Я поглядел на него с иронией. Он этого не заметил.

– Забрал ты ее в самый такой момент...
– Он не жаловался, а вроде исповедывался.
– В самый такой момент, когда я хотел с ней поговорить. Язык у него уже заплетался.
– Просто еще и заданьице. А ты... Вообще, старшина, если откровенно, ходишь ты слишком широко. И тогда широко бортанул меня! Вроде я никто, а ты... Ты вроде - первый танцор и первый хахаль! Ты что, не знал, что с ней майор танцует? И не простой майор, а со знаком качества! Особый майор!

– А ты бы взял и повесил на себя табличку: "Не подходить! Заданьице имею!"

Железновский мотнул головой, будто стряхивая с себя алкоголь.

– Заданьице есть заданьице, турок!
– снисходительно и доброжелательно пояснил.
– Если ты этого не понимаешь, спи тогда. Буханул и спи... Мне не хочется вокруг да около... Но чтобы ты знал! Одно другому не мешает, когда такую встретишь! Кстати, ты ее увел тогда, а я, - Железновский поглядел на часы, - я ее вчера привел. К себе привел! В свою контору! Так что... Вот так! Ты, я знаю, просто ее расспрашивал, а я ее буду допрашивать!

Он довольно и откровенно засмеялся.

Утром я проснулся очень рано. Вышел из палатки. И не узнал всего вокруг. Передо мной расстилалась ровная, как стол, площадка. Она уходила к горизонту. По краям площадки вповалку спали люди. Я увидел, что ко мне идет вразвалочку подполковник Штанько. Лицо его было таким же свежим, как вчера. Он добродушно улыбался.

– Спят?
– кивнул на палатку.

Мне стало стыдно перед этим человеком за нас двоих, по сути бездельно проведших все это время, пока люди трудились, наверное, без передышки. Я все-таки кивнул головой: мол, спят!

– Ну и хорошо, что спят. Я так понял ваш кивок?

– Да, так.

– Знаете, это - люди. Люди с большой буквы.
– Он обвел взглядом спящих.
– Без продуктов, учтите. Пообещали, правда, что подвезут... Такой великолепный народ. Главное, кругом были арчовники. Это ксерофитные редколесья. Они образованы главным образом арчой. Это различные виды древовидного можжевельника. Трудно людям было выкорчевывать их. Ночь темная. Все на ощупь. И посмотрите, как прекрасно!

– А дороги? Вы для себя решили - по какой?

Зачем я спросил? Все - журналистское любопытство. Да обида за вчерашнее хамское, с угрозой, поведение Железновского.

– Один конец. Просто и не знаю, что делать! Мне в войну казалось: надо прорубить дорогу к океану за ночь - так и прорубим. А тут... Инструмент не подвезли!.. Самое страшное, кто прилетит?

– Почему вы так спросили? Его спросили?
– Я кивнул на палатку.

– Говорят - Берия, - сказал он, не отвечая на мой вопрос.
– И ошибка... Тут ее не может быть. И майор прав на все сто процентов!

– Вроде все выглядит подготовлено.
– Мне хотелось подбодрить его.

Штанько посерел как-то сразу лицом. И заторопился.

– Проснется, - кивнул на палатку, - скажите, что мы старались. О дорогах, особенно ближней, я вас прошу, не надо говорить. Не волнуйте!

К часу дня в небе появился самолет. Мы все с трепетом ожидали его. Надо отдать должное, Железновский был в восторге от работы, которую проделали люди Штанько. Он расцеловал подполковника перед неровным строем этих мобилизованных, еще не накормленных людей. И все они, вместо того, чтобы возмущаться, кричали ура и бросали вверх свои зеленые пилотки. Теперь их увели куда-то, спрятали. Железновский теперь твердо знал, что прилетит Берия. Сюда, на полевую радиостанцию, телеграмма была продиктована открытым текстом. Теперь все зависело от того - выдержит ли аэродром такой самолет.

Площадка выдержала. Пилот был, чувствовалось, классный. Говорили потом, что он был из местных, в войну много летал и сбивал. Но тогда мы с Железновским были счастливы, что Берия вприпрыжку вышел из самолета значит, все в порядке. Железновский побежал докладывать.

Я услышал смех Берии. Смех был вовсе не злой, а этакий шутливый, капризный, скорее.

Он добродушно забурчал:

– А что, у вас генералов нет? Майор, быть тебе генералом!

По дороге к нашему "доджу" Берия говорил, что он предупрежден о ситуации с транспортом и дорогами.

– Давай, майор, поедем на твоей кобыле, - пошутил Берия. Преклоняешься перед иностранщиной?

То ли это было сказано шутя, то ли всерьез. Но Железновский нашелся и сказал, что от американской техники осталось лишь белье - верх. Вся теперь начинка наша.

– Верно?
– повернулся к нему Берия.

– Так точно, Лаврентий Павлович!

Берия полушутливо покачал головой:

– Что, дорогой, не знаешь моего звания?

– Знаю, товарищ Берия. Очень много генералов, но Лаврентий Павлович Берия у нас один.