– Кто сообщил об исчезновении?

– Плотников.

– Ты его посадил там в засаду?

– Да.

– И когда он сообщил об исчезновении?

– Два часа тому назад.

– Может, человек пошел на смену?
– вставил старший лейтенант.

Струев обернулся, смерил своего подчиненного недобрым взглядом и не стал ничего говорить.

– Двигай, Барышников, в направлении Хапстроя, - сказал он нехотя. И, подумав, добавил: - Ты, Васильев, всегда больше всех знаешь... А где ты был вот - хочу спросить?

Сухонин лениво пояснил:

– К нему отец приехал. Можно понять.

– А я всю ночь пахал, - зевнул Струев.
– Обидно. Когда молодые дурку валяют, а старички... С бабой некогда переспать...

– Молодые!..
– В голосе Васильева зазвучала обида.
– Когда я... Так это ничего! Без вас поехал...

– Без меня дневничок конфисковал.

– Так я положил же его на видном месте. Чтобы сразу заметили...

– Ага. Я заметил... Страницы полные?

– Я думаю, вы все аккуратно просмотрели.

– Конечно. Это и положено так. Ты ведь их лично знаешь. И этого Лёдик-Мёдика, и убитую знаешь.

– На самом деле?
– вскинулся Сухонин.
– Впрочем... Я же хорошо знаю, что у нас лично, - полковник перешел на "вы", - на сегодняшний день три дела, по которому проходят около пятидесяти человек. Да еще попрет уйма свидетелей... Все равно некого тебе, - легко перешел и на "ты", - дать в помощники.

Недавно они были на равных. Сухонин получил еще одну большую звездочку два месяца тому назад. Это произошло, когда формировались отделы по борьбе с мафией, наркобизнесом и еще с чем-то таким крупным и масштабным. Звездочку ожидал и Струев, но в последнее время то ли у него сдали нервы, то ли чуточку он зазнался. Дважды крупно поругался с начальством. И теперь - в подчинении человека, которого, признаться, не уважал.

– Вот будет скоро полегче, - успокоил полковник.

– Никогда не будет у нас такого, - нехотя отозвался Струев, кривя при этом губы.
– У нас с этим всегда будет глухо.

– Не скажи, - возразил полковник.

– У нас главное запротоколировать, задокументировать, перепроводить. А, скажем, как? Начальству на это начхать. Нужна им моя работоспособность? Нужна! И айда!

– Слушай, что же ты говоришь при подчиненном? Ты же его развращаешь!

– Развращаю. Пусть учатся. Может, они, помоложе, все и изменят. Сейчас они, гляжу, не дураки. Они уже не вкалывают, как мы.

– Погодите-ка, парни, - встрепенулся вдруг полковник, увидев новый, недавно построенный тут хозяйственный магазин, и извинительно добавил: Сынишка выдергал насчет мотоцикла. Тут, говорят, есть.

– За сданные яйца, - сказал подполковник.

Шофер остановил машину. Уже выйдя и держась за ручку дверцы, Сухонин покачал головой.

– Эх, Саня, Саня! Поменьше бы в оппозицию лез. Что о нас подумает столичный товарищ?.. Прикинь лучше, как в такой обстановке с ним будешь работать.
– Он кивнул на Васильева.
– Он же еще не развращен на службе. Развратится - станет возражать на каждом шагу, как ты мне, обидно станет.

И захлопнул с треском дверцу. Струев сидел насупясь, ждал терпеливо. Наконец, улыбающийся, вернулся Сухонин.

– Ну что, поехали?
– Он одарил всех улыбкой.

Как, оказывается, далеко ехать в этот Хапстрой! Как я вчера так легко преодолел такое солидное расстояние! Чем же эти друзья меня шарахнули по голове? Зачем ударили? Кто выследил? К чему я им?.. Но тогда ответь: почему ты следил? Ты не следил и поехал из любопытства? Ну, а что ты расскажешь этим, как был вчера там и как тебя тюкнули по голове?

Подполковник вытянулся на окошечко машины, зевнул, спросил Васильева:

– Ну кадр, вовсе не развращенный службой... Ты сознайся, почему все-таки мне не сказал, что ты хорошо знаешь этого Ледика?

– А чего вдруг?
– Васильев оторвался от чашки - он пил, налив из термоса, кофе.
– Разве вы забыли, что мы тут друг друга все знаем?

– Я разве знал, что ты здешний?

– Но я же думал, что вы заглядывали в мое дело. Я был здешним. И теперь в доску здешний.

– Я в дело твое не глядел, потому что ты еще - пацан. Наделать ты ни хорошего, ни плохого еще не мог. Ни тут, ни там... Так почему ты мне не сказал, что знаешь подозреваемого?

– Я думал, в работе откроется. Все равно же некому было к вам идти. А я... Я уже по делу истосковался. Почему я только на бумажках сижу?

– Потому и сидишь! Что вот так действуешь! Ты хотя бы чуточку знаешь о том, как в былые времена мы жили? Знаешь, когда с нас сняли плату за звание? Знаешь, как мы в течение более семнадцати лет, аж до декабря шестьдесят девятого, работали по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки? Почти без выходных, часто без времени для еды! И с месячным окладом аж от девяноста до ста тридцати! Но учти, тогда всегда мы говорили: "Я не буду вести этого дела. Я не могу, братцы! У меня личное в этом есть..." У нас совесть была!