— Аристарх Георгиевич, я сейчас поеду в банк за деньгами для миссии, выделите мне четырех конных казаков и урядника для охраны. Казаки с винтовками, пусть получат по две обоймы боевых и урядник с заряженным револьвером. Только чтобы стрелки были хорошие, а то ведь город, понимаете, уж если стрелять придется, так чтобы в цель, а не по обывательским окнам.

Так и сделали: взяли большую подрессоренную пароконную пролетку, в которой сидели я и Павлов, он считает хорошо, а я — нет. Мы прошли в банк, урядник остался у дверей, казаки, не слезая с коней, ждали у пролетки, один из них держал в поводу коня урядника. Я предъявил бумаги, стали считать и упаковывать деньги в банковские ящики. Талеры были совершенно новенькие и блестели, может их тоже у нас чеканят? Дукаты тоже незатертые, в обороте почти не были — их принял по весу. Забрал и свои франки и рубли. Я попросил, чтобы после укладки мешки обшили рогожей на наших глазах, Павлов принес достаточное количество упаковки. Потом двое казаков спешились и проследили, как служащие укладывают в пролетку ящики, мы трое — я, урядник и Павлов вышли из банка и только собирались сесть в пролетку, как подлетели две брички и оттуда выскочили четверо с револьверами и криками: "Это гоп-стоп, всем рожей в землю и затихариться". Огонь открыли одновременно с двух сторон: я, урядник и один из бандитов, потом присоединились выстрелы из винтовок и еще револьверные выстрелы, все заволокло дымом (я то стрелял из Штайра, там порох бездымный, вот Смит и Вессон урядника, не говоря уже о бандитах, давал клубы дыма как от паровоза). "Когда дым рассеялся", нет, не "Грушницкого на обрыве не было" [231] , а было следующее: у моих ног сидел, держась за левое плечо, Павлов, по рукаву его "песочника" быстро растекалось кровавое пятно, в пыли валялся и выл один из нападавших, еще один валялся в пыли неподвижно, казак держал за ворот третьего, придавив его к седлу, а другой казак вязал ему руки собственным ремнем бандита и тот причитал: "Дяденька, как же я без штанов пойду, они же свалятся без ремня". Что ему отвечал казак, я не слышал, поскольку занялся раненым Иваном Петровичем. Пришлось попросить позаимствовать с трупа еще один бандитский ремень, которым я перетянул руку, остановив кровотечение из перебитой артерии. Тут раздались трели свистков, — на выстрелы сбегалась одесская полиция. Я представился, рассказал, что случилось, попросил быстрее отправить раненого в больницу. Один из городовых остановил извозчика и я велел казаку, который не участвовал в перестрелке, сопроводить раненого, узнать, куда его положили и сообщить нашему доктору в гостиницу "Лондон". Пока отправляли раненого Ивана Петровича, пристав опросил урядника и оставшихся казаков, составил протокол, мы расписались (я не забыл прочитать — кратенько, но все верно, мы защищались от банды налетчиков). Пристав вызвал тюремную карету, а нас отпустили, узнав, где расквартирована экспедиция. Я сообщил приставу, что через воскресенье назначено наше отправление и смотр в присутствии командующего округом графа Мусина-Пушкина, надеюсь, все формальности будут закончены к этому времени. Задерживать экспедицию нельзя — все на контроле у генерала Черевина, а он докладывает непосредственно Государю. Это произвело неизгладимое впечатление на пристава и он выделил нам двух городовых, которые сели в коляску по бокам от меня и мы тронулись в обратный путь. Со стороны это смотрелось так, как будто полиция в сопровождении казаков везет опасного преступника.

Казаки занесли ящики с деньгами в оружейную, вскрыли упаковку, переложили банковские упаковки в наши стандартные, со стальным листом внутри, опечатали, затем обшили рогожей и вновь опечатали, на этих ящиках нанесли маркировку красной полосой. Пока занимались денежными делами, вернулся доктор, сказал, что кость не задета, пулю достали, рану обработали, засыпали СЦ, магистральная артерия не задета, кровило из боковой веточки, которую пришлось перевязать. В общем, старик Павлов еще легко отделался, если не будет осложнений, через неделю его можно будет забрать и перевязывать здесь, а кожные швы потом доктор сам снимет.

Потом огорчил интенданта, показав ему телеграмму, из которой следовало, что он остается вместе с миссией ввиду большого количества груза. Титов, было, начал возмущаться, но я сказал, что сделать ничего не могу, я не просил об этом, решайте со своим начальством. Видимо, он подумал над своими карьерными перспективами в случае отказа и не стал беспокоить начальство. В душе я был рад, что Титыч останется, так как увидел его деловые способности. Он отпросился купить в офицерском магазине кое-какие принадлежности для походной жизни, я сказал, что из того, что есть, он может рассчитывать на наши запасы, вплоть до оружия, так что вооружаться не надо, конечно, если его устроит табельный армейский револьвер, также попросил его купить две пары петлиц статского советника по дипломатическому ведомству: одни для такого сюртука как на мне сейчас, другие — белые для летнего мундира. Увидел, что интендант удивился, но ничего не спросил.

И еще, секретное задание, кроме вас никому не могу поручить, Михаил Титыч, — сказал я заговорщицким тоном, — можете привести в отряд питьевой спирт в жестянках по два ведра? Таких жестянок понадобится штук пять, но никто об этом знать не должен. Обязательно чистый питьевой, такие луженые жестянки бывают на водочных заводах. Скажете, сколько стоит и деньги я вам выдам.

Интендант пообещал, что все сделает.

Вместе с доктором навестил раненого Павлова. Он выглядит бодро, лихорадки никакой нет, оставили ему фруктов, пусть витамины ест и пожелали выздоровления. Лечащий врач сказал, что состояние раны не вызывает опасений, больной идет на поправку и он сам теперь увидел волшебное действие СЦ. "Так в чем проблема, — сказал я, — закупайте!". Дал адрес завода в Купавне, или через представительство фирмы "Степанов" в Киеве, оттуда поближе.

Вечером вышел на Николаевский бульвар [232] подышать воздухом. Пошел от Думской площади к центру бульвара, намереваясь дойти до Воронцовского дворца и вернуться по Екатерининской улице. Публика была самая разношерстная, мне показалось, что больше всего было гимназистов в серых тужурках и брюках, в фуражечках с гимназическим гербом. Они носились друг за другом, видимо и создавая эффект своего присутствия везде. Чинно прогуливались под ручку парочки, но тут же стояли возле стен домов размалеванные девицы самого что ни на есть облегченного поведения. То и дело навстречу попадались матросские компании, в основном, иностранцы, и чаще всего звучала французская речь — может быть, потому что подвыпившие матросы, а большинство из них говорило на этом диалекте, громко переговаривались между собой, забивая своим гомоном и гоготом все остальные звуки. Я припомнил, что Одессу называют "Русский Марсель" теперь мне стало понятно, почему. Дошел до памятника герцогу де Ришелье, отличившегося при штурме Измаила и назначенного губернатором уже 8 лет как существовавшей Одессы, поэтому основателем города, как принято считать, легендарный дюк не является. Посмотрел на порт, откуда нам скоро отплывать, вечером там светили прожектора десятка транспортных судов, стоявших у пирсов. Порт — сердце этого города и он дает ему жизнь, отсюда привезенные из-за границы товары расходятся по России, здесь же загружаются иностранные сухогрузы русским зерном, лесом, пенькой еще чем— то там, но не станками, приборами и прочей высокотехнологической продукцией, ее мы ввозим, а вывозим сырье и пока это происходит, никакого технологического прорыва и индустриальной революции здесь не произойдет. Пока я так размышлял, в бок мне уперлось что-то острое и незнакомец в соломенной шляпе и клетчатом пиджаке крепко притиснул мой локоть, а с другой стороны то же сделал неприметный парень в кепке. С виду мы производили впечатление встретившихся друзей, обсуждающих, куда бы пойти пропустить кружечку пива.

— Слушай сюда, фраер, — сказал, тот, что в шляпе (кого же он мне напоминает? Ах, да — Бубу Касторского!), — мы тебя срисовали, ты из тех, что завалили на гоп-стопе Сеню Хрипатого. Так вот, фраерок, исчезни отсюда, а то перо в бок и ты на небеси. Да не дрожи, Хрипатый мне не кент, а то бы и базарить с тобой не стал, просто серьезные люди тебе велели передать.

После этого они мгновенно исчезли, растворившись в толпе, причем, вроде как ушли в разные стороны. Я огляделся, возле памятника маячил городовой, и что я ему объяснять буду? Кричать "караул, грабят!", так вроде никто не грабит, где злоумышленники, кто их видел? Только дураком себя выставлю. Как-то настроение испортилось, улица сразу стала казаться грязной, заплеванной семечками (собственно так оно и было, это мое мажорное настроение позволяло не замечать грязноватую Одессу). Взял извозчика и поехал домой, когда приехали, обнаружил отсутствие бумажника, не иначе, парень в кепочке постарался, хорошо еще, что там всего-то около пятидесяти рублей было, как здесь говорят: "Господи, спасибо, что ты взял деньгами!". Недоверчивый извозчик поднялся до квартиры и мой денщик, Иван Ефремович, дал ему два двугривенных. Извозчик стал просить добавить до полтинничка, но Иван Ефремович, спросив откуда я ехал, сказал, что еще много дал, тут рядом — и двугривенного хватило бы, тем более что, вон, барина обокрали тут у вас, нехристей, и вытолкал извозчика взашей.

На следующий день пришел следователь, коллежский асессор, расту, значит, до этого мной титулярные советники занимались. Он еще раз расспросил обстоятельства, сказал, что они вышли на след наводчика, оказывается, это телеграфист в штабе округа, знакомый налетчика Сеньки Хрипатого, которого я грохнул при налете. Вот как, я вспомнил, что передавал телеграмму Обручеву со словами "завтра получу деньги…", ну а установить наблюдение за банком, когда к нему подъедут люди из экспедиции — это дело техники. Следователь показал пулю, вынутую из трупа и сказал, что таких еще не видел и попросил дать посмотреть пистолет, из которого я стрелял. Продемонстрировал ему Штайр, вытащив обойму. Следователь уважительно посмотрел на табличку "От генерала артиллерии.." и вернул оружие, попросив дать ему один патрон, что я и сделал (с большим трудом я нашел в Петербурге подходящие патроны с бездымным порохом к Штайру за совершенно бешеные деньги, но где-то пять десятков их у меня еще оставалось. Он сказал, что мне полагается ценный подарок в награду за поимку банды Хрипатого, два выживших налетчика сдали всех с потрохами сразу, когда полицейские стали им по очереди говорить, что "А вот твой подельник нам сдал такого-то и ему послабление выйдет, а тебе лет 25 дадут, каторги, а на Сахалине тачку больше 5 лет еще никто не толкал". Беда только, что телеграфист в бега ударился, но, ничего, и его поймают, куда он денется…

— Мне награды не надо, — сказал я, — а вот наградите лучше урядника Свищева Матвея Ефимовича, он ведь тоже в бандитов стрелял и неизвестно, кто из нас попал, это вы и я знаем, что пуля в Сенином сердце от Штайра была. И раненого в перестрелке Павлова Ивана Петровича, скажем, за то, что меня собой закрыл. А что, казаки не стреляли?

— Нет, стволы винтовок пристав еще на месте проверил — чистые они были, — ответил следователь, — не успели казачки ваши, Александр Павлович, винтовки-то еще стащить и затвор передернуть надо. А то, что еще одного налетчика они задержали, так это когда третий налетчик убегать стал, увидев, что вы главаря завалили, а урядник ранил второго бандита.