— И еще по поводу краски, — насупился дед, вспомнив неприятное. — Помнишь, я тебе сказал про англичан, что недовольны нашими продажами пурпурной ткани, мол, мы у них украли секрет краски. Так вот, приезжал от них судейский чиновник, грозился международным судом, если мы не прекратим выпуск такой крашеной по их секрету ткани. Хотя англов этих в Департаменте послали куда надо, мол, у нас свой секрет и своя привилегия, англичанин грозил, что если мы будем торговать за границей, то весь наш товар арестуют. Пока наш царь-батюшка иностранцев-то не жалует, везде вперед велел своих купцов и промышленников пускать и чуть какие-нибудь англичанишки начнут на бунт басурман в Туркестане подбивать — сразу укорот им дает, да, боюсь, может это дело и перемениться не к нашей с тобой пользе, внучек. Поэтому решил я — пока собак не дразнить и пурпурный шелк не выпускать, тем более, что расходы мы все окупили и даже прибылишку небольшую заработали.

— Дед, здесь ты — хозяин, — подбавил я немного лести, — но по мне, ты все правильно сделал.

— Вот, Сашка, не нарадуюсь я на тебя, какой ты разумный и правильный, — деду понравилось, что я согласился и одобрил его действия. — Один ты у меня такой умный. Павел тоже умный был, да сгорел, надорвавшись, и ушел рано от нас, царствие ему небесное. Ты только себя береги, не надорвись. Младший сыночек, Николаха-то мой, чай, не переломится от забот, сыто ест, сладко пьет, о делах не тужит, никчемный вырос неслух и балбес. И внучек мой, Ваня, точно такой же, того и гляди, вовсе разорится… Вот Лизу мне жалко, не заслужила она такой участи. Давай-ка, отдохни, выспись, а завтра в обитель к ней съездим.

Днем поехали к Лизе. Она изменилась, стала какая-то спокойная и просветленная, у нее хороший цвет лица, только руки — красные и натруженные, видимо, она работает на открытом воздухе. Так и есть — трудится в монастырском огороде. Лиза стала больше интересоваться окружающей жизнью, расспросила меня о поездке в Питер, что я видел и где был, спросила даже, что носят модные столичные дамочки.

— Только вот к Генриху на могилу меня не пускают, — пожаловалась Лиза. — То есть, пускают, конечно, но редко, раз в месяц, не чаще. Мать-игуменья сказала, что я должна забывать о своей прошлой жизни и мне предстоит новая жизнь, поэтому я должна себя к ней готовить и больше молиться, а не на могилу мужа ходить.

Дед во время нашего разговора больше помалкивал, но, как только я простился с Лизой и мы вышли за монастырские ворота, сказал:

— Не останется она здесь, не примет постриг.

— Почему? — удивился я. — Вроде выглядит она хорошо. Здоровый физический труд на свежем воздухе, кажется, пошел ей на пользу.

— Слишком много в ней мирского осталось и интерес к этому миру заметен, — ответил дед, — монашествующие же должны отрешиться от всего мирского, даже имя другое принимают. Ты заметил же, как она нарядами поинтересовалась?

Вот ведь какой наблюдательный у меня дед, подумал я, прямо кагебешник какой, надо тоже себя контролировать, как бы тебя, мил человек, собственный дед не раскусил. Хватит уже родственных разоблачений, вроде нашей с Генрихом беседы под звёздным небом после выпитого шампанского по случаю нашего награждения. Я ведь так и не выправил положенный знак ордена, только грамотка осталась. Да и куда он мне, младший орден Российской империи?

Да, надо зайти в мастерскую, забрать подмышечную кобуру под Наган, это может быть, окажется более нужным предметом в жизни, чем золотенькая цацка на ленточке. Еще съездил в "Мюр и Мерилиз" обновил гардеробчик для поездок и присутствия на полигоне. Купил себе клетчатую дорожную куртку с карманами, названную "жакетом", высокие шнурованные ботинки на толстой рифленой подошве (вроде нынешних берцев) и брюки, зауженные внизу, чтобы хорошо входили в эти ботинки. Вместе с затратами на одежду и тратами в прошлой поездке, все нанесло удар по бюджету, а еще предстояли испытания, так что снял еще тысячу со счета.

Дома примерил кобуру, револьвер хорошо лег в нее, одел давно купленный сюртук, в котором собирался ходить в Питере и попытался выхватывать револьвер. Вот не тут-то было, сшитый по нынешней моде чертов сюртук довольно высоко застегивался, хотя и имел отложной воротник. Пришлось расстегнуть аж две пуговицы, что считалось недопустимой вольностью в приличном обществе, а хотелось расстегнуть еще и третью. Ну да ничего, я ведь купчик, а не аристократ, нам на тонкости этикета наплевать, мы Пажеских корпусов не заканчивали и во всяких барских академиях не учились — сойдет. Одно хорошо — небольшой револьвер не был заметен при ношении сюртука, я же просил его не зауживать в плечах, когда покупал еще до пожара, надеясь быстро набрать мышечную массу. С другой стороны, застегнутый сюртук должен быть на приеме, в театре и в присутственных местах, а так купцам даже полагалось по купеческому шику носить его совсем расстегнутым, как бы "в рукава", чтобы золотая цепочка от часов пересекала жилет на животе — вспомнил киношного купца Васеньку из михалковского "Жестокого романса" — вот именно такой образ. Но вот беда, кобура видна в таком случае и часов с золотой цепочкой у меня нет, купить, что ли, для солидности, ладно, погодим с часами. Или ввести новую моду — носить сюртук, застегнутым только на нижние пуговицы?

Вышел на задний двор потренироваться в стрельбе при выхватывании револьвера. Вроде немного получается, не как у Джеймса Бонда, но все же ничего, сойдет для начала. У меня всегда была некоторая страсть к оружию, впрочем, естественная для мужчины. Выйдя на пенсию, я даже некоторое время писал статьи об оружии в популярные журналы, но платили там копейки, а потом журнал прогорел, не заплатив мне гонорара за полгода. А в этом времени купить револьвер, а через десятилетие, браунинг, отличный пистолет для скрытого ношения — не проблема. Вот после убийства Столыпина ввели ограничения, но не такие как в наше время, просто полиции надо было убедиться, что покупатель смертоносной игрушки — законопослушный человек, имеющий постоянное проживание по такому-то адресу.

Постреляв, я попытался подтянуться, повиснув на большой ветви дерева. Только вот не очень-то это получилось, девятимесячное пребывание в больнице, да еще пюреобразная еда в первые три месяца как-то не способствовали росту мышц: если ноги я еще как-то "накачал" многочасовыми прогулками между корпусами Первой Градской, начиная с мая, по 10–15 километров в день, то с плечевым поясом дело обстояло плохо. Гимнастические снаряды мои погибли во время взрыва лаборатории — разлетелись кто куда, гирю вроде нашли и изъяли в качестве вещественного доказательства, я оборудовал с помощью плотника нечто вроде шведской стенки, прикрепленной к сараю во дворе у деда и доморощенную перекладину там же рядом. Вот только больше четырех раз мне подтянуться не удавалось, да еще и с болью в кистях рук: их тоже надо разминать и разрабатывать упражнениями, а когда этим заниматься?