Мамочки начали переглядываться и опускать глаза. Наконец, Женя, видимо, самая смелая, сказала:

— Юль… Ты извини, но… Мы Леру здесь поздравим. Спасибо огромное за приглашение, но…

— Но к Игнатовым вы не пойдете, да? — продолжила Юля. — Так нет там больше Игнатовых. Есть Ланевские.

— Юль, не обижайся… Но ты же не знаешь ничего. Лерка у тебя сильно голодная? Может, побегает с ребятами немного?

— Сейчас из машины выпущу, — улыбнулась Юля. — Сказку мне рассказать хотите? — спросила девушка, вернувшись к ним.

— Какая ты… Юль, не сказки это. Жил когда-то купец…

— Галочка, милая, прости, но про Левониху и ее купца-любовника, что приезжал к ней на белой лошади, мне Катерина рассказала уже. Не впечатлило, — улыбнулась Юля. — Другую сказку давайте!

— Ну ты даешь… Так перевернуть. Не веришь, значит… А про девчонку ее тебе Катюха тоже рассказывала? — спросила Женя.

— Нет, не совсем, — ответила Юля. — Сказала только, что привезла она девчонку маленькую и всё.

— Привезла. Она как по осени в полнолуние лошадью-то обернулась, так и пропала. Люди уж думали — сгинула она вовсе, а она вернулась весной, да не одна…

Девчоночка махонькая была, годика два от роду. Где уж Левония взяла ее, о том она молчала. Девчушка бабушкой ее звала. Да и та ее внучкой кликала.

Ну, внучка и внучка. Но на колдовку она вовсе лицом не походила, сразу видно — не ее кровь. У Левонихи-то волосы хоть и темные, но все ж не черные, русые просто, да прямые, не курчавились. И глаза серые, чуть с голубизной, необычные такие, как омуты. Светлые, а по краю как черным обведенные, будто прозрачные. Смотришь в них, и тонешь. Хоть и красива она была, но все ж не так. А вот девчушка, что она привезла, вообще писаной красавицей стать обещала. Волосы черные, курчавые, ресницы длиннющие, густые, глазищи карие на пол лица, брови черные вразлет, да аккуратные такие, будто нарисованы, личико остренькое, но до того красивое — глаз не отвести. Сама смугленькая, и точеная вся, как статуэточка. И чем старше становилась, тем больше расцветала.

Любила Ливония ее без памяти. Ради нее даже в деревню выходить стала, погулять дитятку выводила. Правда, недолго — до лета. А после Аринка сама гулять стала бегать, с ребятами играть. Но странная была — с утра никогда не выходила, только после того, как солнце с зенита сойдет. И как краем деревьев коснется, домой бежала. Сперва-то сторонились ее все, а потом ничего, стали детей подпускать. И в гости к себе частенько звали — уж больно хороша девчушка была.

Как подрастать Аринка стала, стало понятно, что тоже колдовкой будет. И, как и бабка, в обиду себя не даст. Года четыре тогда ей исполнилось уже. Играли они с ребятами в салки. И Гришка, мальчишка один, водил. А постарше был года на два. Конечно, догнал малую быстро, и то ли силы не рассчитал, то ли специально так сильно толкнул, но Аринка упала. Сильно. Разбила коленки, руки в кровь ободрала, да и носом хорошо приложилась. Встала, а не плачет. Брови на переносице сдвинула, глазами сверкнула, руку правую сбоку чуть приподняла, вроде как ждет чего — ей прутик в руку-то и прилетел.

Аринка на Гришку смотрит, глаз не сводит, а он стоит как вкопанный. Она обошла вкруг него, прутиком по земле ведет, а сама глаз от Гришки не отводит. Даж не моргнула ни разу. И молчит. А как сомкнулся круг, что прутик в пыли оставлял, вспыхнула черта пламенем.

Гришка орет не своим голосом, мечется в круге том, а выйти за него не может. Ребята испугались, шарахнулись в ужасе, а она стоит, смотрит на него и улыбается. А в глазах пламя танцует…

Тут и Левониха прибежала. Встала сбоку от Аринки, взглянула на это безобразие, и спокойно так ей говорит:

— Сильна. Молодец. А двоих удержишь?

— А боле никто не виноват, — а голос глухой, низкий, словно и не девчушка четырёхлетняя произносит.

— Замуж собралася?

— Куды?

— Ну какжеть? Кровь от мужеска пола старше себя через боль на землю сронила, виновника споймала, в оборот взяла. Осталося приворот произнести — и вот он, готов под венец. Только что ты с им делать-то станешь, ась? Ты пламя-то прими, не то, неровен час, взаправду хомут на себя наденешь.

— Нет.

— А коли нет, тогда держи, покуда не упадешь. Только запомни крепко, Арина: силой я делиться не стану. Выгоришь вся — знать, так тому и быть. Кровушку-то матери-земле отдала, а она сил на огонь не даст.

Вздохнула Аринка, брови еще больше сдвинула — пламя стихло почти, но не погасло. Подошла к воющему от страха Гришке:

— Проси у меня прощенья за то, что пихнул.

А Гришка приметил, что пламя и до колен не достает, и давай по новой внутри круга-то метаться — выбраться хочет.

— Чаво сигаешь, козел будто? Смог обиду причинить, а ответ за то держать не хочешь? — склонив головку на сторону, с интересом спросила Аринка.

— Прости, что пиханул тебя! Отпусти! — не своим голосом взвыл Гришка.

— Да я и не держу тебя. Ступай, куды хошь, — поворачиваясь к нему спиной, спокойно сказала девочка, и тут же огонь погас, как не было. Даже следа на земле не осталось.

Перепуганный Гришка выскочил из круга как ошпаренный, и, подтягивая сползающие, промокшие штаны, издалека погрозил девочке кулаком. Остальные ребята тоже прыснули врассыпную.