— О, да тут..., — успел произнести бандит, вглядываясь туда, где лежал Маслов и в этот момент Андрей выстрелил. Через мгновение справа выстрелил Михаил. Стоявший перед машиной завыл от боли, шагнул назад, но оперся на уже не державшую его ногу, покачнулся и упал.

Слева кто-то выстрелил в их сторону, а потом и со стороны сквера раздался выстрел, скорее, наудачу. Михаил выстрелил еще раз, в того, что остался слева, но снова не попал. Впрочем, стрелять бандит больше не стал и убежал в сторону госпиталя.

Из машины послышалось кряхтение и в открывающейся двери показалась голова художника.

— Знаете, это было...

— Спрячься, дурень, — шикнул на него Михаил. — Тут еще один бегает, недалеко совсем. Сиди тихо и не высовывайся!

Андрей пошел посмотреть, что же случилось с единственным оставшимся на поле боя бандитом, которого он сам и подстрелил. Тот лежал в той же позе, что и упал, пытаясь дотянуться до лежавшего в паре метров на асфальте нагана.

— Что смотришь, фраерок? Стреляй, твоя взяла. Видишь же, и так сдохну сейчас, — прохрипел он еле слышно.

— Да, лежи, подыхай, еще патроны на тебя тратить, — Андрей развернулся, подобрал наган и пошел назад к Михаилу, который продолжал стоять у машины и смотрел в сторону сквера, куда убежал бандит, будто надеялся что-то увидеть в почти полной темноте.

Вдруг из сквера совсем недалеко от них раздался сдавленный крик и ругань. Через минуту на дорогу вышел мужчина, ведущий перед собой сильно скрюченным, с вывернутой рукой, другого мужчину.

— Не этот ли от вас забежал? — хриплым голосом спросил он.

— Может, и этот, — ответил Андрей. Голос спрашивающего показался ему удивительно знакомым, через секунду он вспомнил, где слышал эту хрипотцу. — Извините, а родители Вас не Денисом ли крестили?

________________________________________________

[1] Имя Николая Ниловича Бурденко госпиталь носит с 1944 года.

[2] Напомню, что первыми законодательно ввели ремни безопасности шведы в 1957 году.

[3] Совершенно выдуманный персонаж, никаких аналогий. Впрочем, сомневающиеся могут вернуться к предупреждению, с которого начинается эта книга.

[4] Сталинская премия присуждалась с 1940 года

[5] Николай Эрнестович всё же не был совсем чужд медицине — несколько месяцев из своей короткой жизни он числился ветеринарным врачом.

Скользнул к террасе, прыгнул, успевает

Понять, что это все октябрьский тихий вечер,

И, дом обвив, мгновенно засыпает.

16 октября 1941 года

— Так и крестили Дионисием, аккурат сегодня тезоименитство [1]. Знакомы, что ли? — спросил мужчина, подгоняя впереди себя своего пленного, стонущего от боли в выворачиваемой руке.

— Так вчера вечером, на Питерской, — сказал Андрей.

— Точно, было дело, признал. Ну вот, голубчик, ложись вот тут, — он толкнул своего пленника на асфальт возле «эмки» и тот, потеряв равновесие, въехал лицом в переднее колесо. — Мародеры, судя по всему. Сейчас, котомку их принесу, там под деревом осталась.

— Кто это? — спросил Михаил, когда незваный помощник пошел в сквер.

— Вчера вечером подвозил, Степаныч, хороший дядька, — ответил Андрей.

— Ну вот и пожитки этих охламонов, — Степаныч вернулся буквально через минуту, неся в вытянутой руке, будто не хотел испачкаться, завязанный солдатский сидор, который он бросил возле лежащего без малейшей попытки освободиться бандита. — Значит, довелось свидеться еще раз, Андрей. Добрый знак, хорошего человека вот так встретить, не гадая. А еще говорят, что Москва большая. Ну, здравствуй! — и он протянул Андрею руку.

— Здравствуйте, Степаныч. И я рад встрече. Познакомьтесь, это вот брат мой, Михаил, а это, — он повернулся в сторону вылезающего с кряхтением из машины художника, — Егор, наш товарищ.

— Здравствуйте, — пожал всем руку Степаныч. — А тут вот какое дело: застрял я на Энтузиастов, аккурат после моста. Ехали мы туда половину дня, почитай. А там намертво встали. Люди как с ума сошли, нет, чтобы проезд освободить, машинам дальше проехать дать, а они давай на землю барахло выбрасывать, самим, значит, ехать. И начальник забежал куда-то — вот только рядом сидел, а тут смотрю — нету его, только дверь открытая. Ну, тут паника, стрельба, драка, ругань, затоптали в давке народу немеряно, там и остались, никто и не убирал, я, если честно, труханул изрядно, хоть и видеть в жизни доводилось немало. И ведь милиция, военные, все пропали, как и не было. Хоть бы кто порядок наводить начал, так нет, каждый сам за себя, чисто как звери. Еле выбрался оттуда, помяли меня там изрядно, но ушел. Гори она пропадом, машина эта, будь что будет, а там под сапоги чьи-то ложиться не хотелось, да и по мертвым ехать, не для меня это. Иду вот пешочком, домой добираюсь, а тут, извините, приспичило мне, невтерпеж совсем, я и присел там под дерево. Только наладился, а тут и этот вот, — кивнул он на лежащего, — с дружками своими, втроем, ага, подбежали, меня под кустом не видно, я и сижу тихо, один говорит, машина едет, эмка, сейчас колеса раздобудем, мешок свой бросили, да на дорогу. А я и поглядываю, чем дело кончится. Потом уже вы их пугнули, так этот за барахлом своим и прибежал. Тут уж я его и скрутил, вспомнил молодость, доводилось. Вот такие, значится, дела, — закончил он свой рассказ.