Но пока мы лежим. Оба. Шевелиться не хочется. Ничего не хочется. Только чтобы вот так — липко и сладко, кожа к коже. Она первая в себя приходит.

— Умыться и одеться можно?

— Подотрись. Утром ранним душ примешь.

Не перечит. За салфетками тянется и быстро-быстро вытирает себя. Между ног и грудь тоже. Сперму всю уничтожает.

— Мой болт тоже протри, — командую. — Учись в руках держать. Тебе с этим стволом часто придётся иметь дело.

Она делает всё быстро, стесняется. Мордаха раскрасневшаяся. Прикольная. Чётенькая она такая. Никогда бы не подумал, что буду такой, как она, любоваться. Но вот смотрю же и приятно так. Взгляд сам её ищет. Дочь врага моего. Его кровь. Ублюдская. Но она меня волнует. Видом своим невинным цепляет.

И в голове сомнения летают, как паутины в бабье лето. Вроде не мешают, а если на рожу прицепится — неприятно.

Надо разобраться. Она или нет. Вздыхаю. Крюк сделать придётся. Забрать кое-чего.

Ну, млять, Малая… Довела.

Сравнить результаты надо. Её и ублюдка этого, Пороха. Она дочь его или нет? Вроде всё сходится. Дата. Обстоятельства. Пятна родимые. Но вдруг?..

Хер её знает, короче. Но даже Ризван басить начинает и косится, будто я не Пороховскую дочку трахаю, а его жену. Надо ему срочно бабу найти. Пусть оприходует её. А то часто слишком за Малую рот свой разевать начинает.

Ревность едкой кислотой до самых кишок пронимает.

Моя она. Я — первый. Я — последний. Никто больше не тронет.

— Готова? — спрашивает Зверь.

Я уже не вздрагиваю от голоса его низкого и хриплого. Ворон и то приятнее каркает, должно быть. Я перестаю вскидываться всем телом на звук голоса Зверя. Привыкаю. Быть с ним или просто существовать? Не ясно.

— Готова.

Я уже одета полностью — платье длинное, платок на голове. Утро раннее. Зверь меня разбудил сам. Но сам к тому времени уже почти собран был — волосы влажные после душа, штаны низко на бёдрах сидят. И по телефону с кем-то вполголоса общался. Завтрак стоял на столе.

Мне только умыться и одеться надо было. Он за мной наблюдал. Цеплял каждый мой жест и словно хоронил в себе. Не знаю, почему такое в голову мне приходит. Но он меня словно по кусочку собирает и изучает. Берёт эмоции, выпивает и прячет глубоко. Чтобы никто и никогда не понял, что он на самом деле обо мне думает.

Никто и никогда, даже он сам.

Я с охотой поела. Аппетит проснулся.

— После траха всегда на хавку пробивает, — едва заметно усмехнулся и не стал больше меня мучить порочными словечками.

Я как могу, стараюсь не думать о том, что было. Но это настолько сладко и волнующе, что становится страшно. Хочется ещё раз заглянуть в глаза этой суки, зовущейся наслаждением. И страшно. Страшно в нём себя потерять и стать одной из… Просто ещё одной дыркой. А дырками Зверь делится.

— Скоро поедем. Планы изменились. Кое-что забрать хочу. На этот раз ты со мной поедешь, Малая.

Я у окна стою и во двор выглядываю. Все уже собираются. Вот и Кристина видна. Непонятно, зачем Немец её всюду за собой таскает. Она такой заезженной кажется и под гогот мужской ногами передвигает.

— Не треснула ещё жопа? — слышится через стекло.

— Выносливая, прикинь… Золотой фонд.

— Золотая жопа! — гадко и грязно смеются.

Но если подумать, Кристина сама нарывалась. Никого же больше из деревни не тронули. Только она ходила и грудью напоказ светила, и прогибалась зазывно. За что боролась — за то и напоролась. Раздерут, как кусок мяса, и бросят. Толку что от количества цацок дорогих на её шее и пальцах. Мёртвым они ни к чему. Долго не протянет, кажется.

— Что со мной потом будет? — внезапно спрашиваю. — Даже если ты получишь желаемое. Ребёнка. Что потом со мной станет?

Зверь в этот момент футболку на своё тело мощное натягивает. Мышцы под бронзовой кожей перекатываются, как живые. Мощь, запертая внутри. Сила. Энергия. Вулкан яростный.

Я вновь взгляд в окно перевожу. Зверь рядом со мной становится и оправляет на себе одежду. Чудом каким-то направление моего взгляда перехватывает. Понимает, что я на Кристину смотрю.

— Не хочешь, как она, да?

— Лучше убей.

Зверь кивает и усмехается. Словно себе на уме, но потом пальцами за пластик подоконника хватается, спрашивая.

— Почему я не должен так с тобой поступать? Только потому что ты ни причём ты? Так и жена моя ни причём была. И я в дела отцовские нос свой не совал. Но по ней всей бандой, как катком. Пока не смогла даже орать.

Пластик под пальцами Зверя трещит. Кажется, он вот-вот сломает его. Сорвётся. И потом — меня. В отместку. Размочалит. Может быть, даже перед всеми. Око за око. И плевать, что то око не видело и не ведало о делах своего родителя.

Мне кажется, что я его, какого-то Пороха, уже начинаю бояться и ненавидеть даже больше, чем Зверя. Мотивы Зверя ясны и поняты — месть. А вот чем руководствовался тот страшный человек? Мне не ясно.