Едва дверь за хозяином мотеля закрывается, Зверь к столу шагает. Опирается на него ладонями раскрытыми. Мне выражения его лица сейчас не вижу, но чувствую волну его жгучей ненависти. Она раскручивается воронкой гибельной, а эпицентр — там, где телефон лежит и тишиной гнетущей давит.

— О чём ты со мной поговорить хотел? — спрашивает Зверь.

Я в подлокотники кожаного кресла пальцами впиваюсь изо всех сил. Напрягаюсь так, что все, до единого волоска, струнами натягиваются.

Вот-вот услышу голос того, кого мне в отцы записали. Только спросить забыли, нужен ли мне такой родитель, от которого проблем — как звёзд на небе.

— Ну, привет…

Звучит наконец-то ответ. Голос у мужчины тихий, шелестит лениво и едва слышно. Специально говорит так, чтобы к каждому звуку приходилось прислушиваться и внимать, боясь пропустить хоть что-то.

— Говорят, ты Зверем себя называешь, щенок? — интересуется мужчина.

Деревянная столешница под сильными пальцами Зверя чуть поскрипывать начинает. Да он же этот стол чуть в щепки не крошит пальцами. Силища у него дурная, конечно. Аж дух захватывает.

— Это всё? — интересуется Зверь.

— Ты мне скажи, — Порох испускает смешок, будто ему весело. — Говорят ещё, что ты не наигрался, да? Собрал вокруг себя отбросов, созвал шавок помойных и тявкать пытаешься? Голос сорвать не боишься?

— Тебе какая печаль, Порох? Похоже, тебе на старость лет больше заняться нечем, кроме как языком чесать? Так направь свои лыжи в дом престарелых и там его почеши. Время твоё подходит к концу, Порох.

— Хера с два! — голос мужчины звучит резче и злее. Он быстро громкость и тон настраивает. Звучит внушительнее. — Не тебе со мной тягаться.

— Да что ты? — усмехается Зверь. — А я другое слышал. Многим не по вкусу твои порядки. Ты до сих пор кровью стелешь, но времена и нравы другие. Сейчас бизнес чистый и изнанка у него серая, а не красная. И даже если говорить о крови, то хватка у тебя уже не та. Ты на одних слухах о былом величии держишься. За глотку некоторых страх нехило кусает. Но мне бояться уже нечего. Отбоялся… Лет девятнадцать назад.

— Ну да-ну да… Один ты, что ли? Ха. А ты оглянись, шкура помойная. Думаешь, терять тебе нечего? Или некого? Ошибаешьс-с-с-ся… — Порох будто рядом стоит и режет воздух свистящими интонациями.

— Перетирать о пустом — это не мой вариант, Порох. Ты как баба стал, языком чепуху мелешь.

Зверь тянется к телефону, словно выключить его хочет.

— Кстати, о бабах, — оживляется Порох и ухмыляется гнусно. — Мне птичка на ухо чирикнула, будто ты бабу деревенскую за дочку мою выдать пытаешься?

Порох хохочет. Меня словно в грудь кувалдой бьют. Пульс в ушах грохочет. Впервые голос этого мужчины слышу, но перед глазами образы мутные мелькают. Лицо тонкое, сухое. Чуть рябое с одной стороны и губа слева немного вверх ползёт при ухмылке. Ничем непримечательный мужчина, таких миллионы. Только глаза яркие, должно быть, если Зверь о них часто говорит.

— Не пытаюсь. Я, видишь ли, самую суть схватил…

Зверь на меня смотрит и улыбается. А я его самого в этот момент не вижу. Разглядеть в нём что-то пытаюсь и не получается — есть каркас его мощного тела, а внутри — пустота. В глазах только обещание тьмы плещется. Кажется, он весь ею полони, и ничего другого не замечает вокруг. Живёт и питается только ею — яростью и ненавистью беспросветной.

— Самую сердцевину, — смакует Зверь. — Маковый, дурной цветок. Моя она теперь. Ноги раздвигать будет. Сечёшь?

— И что? Хвастаешься, что до сих пор трахаться можешь? И чё? Тебе вроде лет меньше, чем мне, член работать должен. Нашёл, млять, чем похвалиться! — холодно смеётся Порох.

— Давай, ржи, как конь. Твоя дочка подо мной лежать будет подстилкой многоразовой. Дочь самого Пороха — Зверева дырка, — смакует свои слова Зверь. Даже глаза прикрывает и языком губы облизывает, словно на вкус свою месть пробует. — Потом родит мне. Представляешь?

— С чего ты взял, что девка деревенская — моя дочка, а? — Порох спрашивает, но уже без смеха. — Выдернул шмару смазливую и хвалишься фальшивкой.

— Ты её почти восемнадцать лет не видел? Описать? Конечно, она не годовалый младенец, зачётной девахой стала, — медленно говорит Зверь. — Сочная. Болт на неё дёргается, как заведённый. Доказательства, что она твоя дочка? Ваш бог её пометил пятнами, чтобы мне проще отыскать было. И глаза у неё твои, Порох. Ублюдские, аж вырезать хочется и раздавить.

Я замираю. Перед глазами комната плывёт и качается, как будто в шторм. Зверь ко мне оборачивается и рукой машет. Не сразу понимаю, чего он от меня хочет. Потом его окрик грозный воздух рубит приказом.