Группа прикрытия отступления продолжала бой. Карателей, пытавшихся прорваться мимо лежащего на боку бронетранспортера, уничтожала группа задержки. Через две-три минуты к шлагбауму подлетел БТР, пытаясь отодвинуть лежащую на боку машину. Последняя качнулась, стала на колеса и окончательно закрыла проход. Дивизия оказалась блокирована. Другого выхода на дорогу не было. Вокруг дивизии деревья были вырезаны полностью, оставлены пни высотой в полтора метра. Вокруг дивизии вырыт ров в три метра шириной и три метра глубиной. Группа задержки без потерь отступила. Соединения групп задержки и захвата не предполагалось. Каждая группа, выполнив свою роль, должна уходить по заранее намеченному пути самостоятельно. Полковник решил, что главная часть задания выполнена на «отлично». Погоня процентов на девяносто исключена.

Малиновский предложил сделать привал, чтобы отдохнуть, разобрать захваченную документацию.

– А генералу пора идти своим ходом, – сказал полковник, – а то привыкнет быть пленным, потом не отвяжешься.

Миша в пятидесяти метрах от привала занял оборону. Андрей, похлопывая пленного генерала по плечу, сказал:

– Эй, господин генерал, вам там не скучно?

Генерал молчал.

– Давай поможем, – сказал полковник, – как бы не задохнулся.

Все втроем: полковник, Андрей и Зверев – стали снимать с генерала чехол. Генерал не шевелился. Лица полковника, Андрея, Зверева резко изменились, по телу прошел холодок.

– Осторожно, осторожно! – сказал полковник. – Он, может, ранен!

Андрей засунул свою правую руку под чехол, к спине генерала, левой рукой взял выше колен, поднял генерала. Полковник легко снял чехол. Окровавленная голова генерала повисла. Пуля прошла сквозь локтевой сгиб правой руки Андрея, мимо большого и указательного пальца левой ладони, незначительно повредив палец Андрея, и впилась в затылочную часть головы генерала.

Полковник подхватил голову генерала. Андрей и Зверев спокойно положили генерала на чехол. Полковник открыл глаза генерала.

– Он еще живой! Укол! Укол!

Андрей схватил аптечку, вытащил шприц, стал набирать лекарство. Полковник продолжал держать голову генерала одной рукой под затылок, прикрывая рану, другой чуть приподнимая подбородок – для облегчения дыхания. Генерал был еще живой, и смог произнести два слова: «Дотессс… Дотессс…»

Зрачки стали расширяться – сердце остановилось. До биологической смерти осталось три минуты. Генерала потеряли. Над группой повис траур. Жалко генерала. Еще молодой мужчина. Как выяснилось из личных документов – сорок лет. Жена Сара – тридцать два года, две малолетние дочки-близняшки – Линда и Лара.

Полковник приказал снять пост. Миша пришел в группу. Увидев мертвого генерала, сильно расстроился. Обсудили вопрос, как действовать дальше в связи с провалом операции. И что делать с генералом. Сорок километров нести в отряд нет возможности и нет оперативной необходимости. Мертвый генерал не представляет никакой оперативной ценности. Решили предать генерала земле со всеми возможными в данной ситуации почестями. Осмотреть и запротоколировать изъятую документацию и продвигаться на базу.

Всей группой быстро вырыли яму: сто семьдесят сантиметров длины, сорок сантиметров ширины и сто сантиметров глубины. По полной форме опустили генерала на дно. Накрыли чехлом.

Полковник произнес речь:

– Товарищи офицеры, мы сейчас хороним не преступника или еще какого-то там злодея, мы хороним боевого офицера Америки. На наших руках нет его крови. Он погиб от пули своих же товарищей по оружию. Он погиб не при защите своей страны, своих граждан, своей семьи. Он погиб, защищая экономические интересы класса американской и всей мировой буржуазии, ее политических амбиций, ее правящей политической верхушки. А это значит, что в его смерти виновны даже не те, кто в него стрелял, а те, кто послал его на смерть для защиты своих корыстных интересов. Недалеко то время, когда эту раковую опухоль планеты Земля – капитализм – мы точно так же похороним в могиле, но более глубокой, и на веки веков. Тогда на земле не будет своих и чужих, а будут только свои, сплоченные тесными узами коммунистической солидарности всех народов мира. Тогда восторжествует всемирная дружба и братство, тогда и перестанут стрелять, взрывать, убивать солдат и генералов. Тогда не нужны будут ни армии, ни спецподразделения.

– Товарищ полковник, разрешите вопрос?

– Говори, Андрей!

– А что будет с нами? Ведь мы практически ничего не умеем делать, кроме как метать ножи, стрелять, взрывать, ну и, как бы ласково выразиться, ликвидировать.

– Я уже сказал, что капитализм – это раковая опухоль на теле всех народов мира. Капиталист – это эксплуататор – паразит. За тысячелетия своего существования он приспособился незаметно, а иногда безболезненно впиваться в тело своего народа-донора и пускать в организм свои метастазы, укореняться в теле и паразитировать. Человек начинает ощущать его присутствие, когда этот паразит уже полностью завладел его телом. Современная медицина пока еще не располагает препаратами удалить раковую опухоль из организма человека безболезненным терапевтическим путем. Ее можно удалить лишь оперативным путем. Но чем это заканчивается для больного, всем известно: это страдания и, в конечном итоге, смерть. Сейчас ученые всего мира усиленно работают над созданием лекарственных препаратов и приборов физиотерапии для безболезненного излечивания человека от рака.

Точно так же и в политике. Современная социология пока что еще не знает средств и методов ликвидации капитализма безболезненным способом. Хотя Коммунистическая партия усиленно работает над этой проблемой, и уже имеются значительные успехи.

Но в наше время пока что остается лишь одно средство ликвидации капитализма – эффективное и проверенное – революционным или военным путем, то есть – хирургическим. Но лечить от капитализма таким средством – значит, принести обществу вреда больше, чем пользы. На это мы не пойдем. Следовательно, остается только один способ лечения народов мира от этой заразы – терапия. Но поиск политических инъекций, чем и занимается наша партия, может занять целые столетия. Пока этот поиск будет продолжаться, мы будем применять свои лекарственные препараты. Они у нас в руках. Так что наша профессия будет востребована, может быть, еще целые столетья. От такой перспективы мне становится грустно до слез, потому, что нашим детям и нашим внукам придется заниматься тем, чем занимаемся мы с вами – деятельностью противоречащей человеческой сущности.