Раздухарившись, мужчина слегка приподнялся в кресле; меня же, напротив, подобный напор придавил окончательно. Все, что успеваю сделать — бегло прочитать справку.

[Меритократия — форма правления, при которой власть достается наиболее способным представителям общества. При этом «способности» определяются путем многочисленных независимых тестов. Также меритократия подразумевает равенство изначальных возможностей.]

— И все это вы хотите разрушить? — Виктор Семенович заканчивает проникновенную речь, — Думаете — бам! — взорвать к чертовой матери! — и разом все станут счастливыми? Да не бывает так…

Он замолкает: уставший и немного огорченный; укоризненный взгляд заставляет меня опуститься на самое дно океана отчаяния. Я подавлен и разубежден, я не понимаю — чем занимаюсь и почему? Неужели все зря? Неужели все эти байки о свержении Системы и мифической «свободе» — бред сивой кобылы?

— Ладно, речь не об этом, — мужчина отворачивается, вновь заняв расслабленную позу.

Вслед за его взглядом уходит и небывалый напор, я вновь могу вздохнуть свободно. Мир уже не кажется столь однозначным, хотя аргументов «против» у меня так и не появилось.

— Ты здесь не затем, чтобы доносить на товарищей, — грустно улыбается Виктор Семенович, — В конце концов, Сопротивление — тоже часть Системы. Так же, как и банды, кстати говоря. Неужели не догадался?

Качаю головой. Догадался или нет — я просто не думал об этом!

— Невозможно построить равномерное сбалансированное общество, потому что в любой формации найдутся деграданты. Будут недовольные, отыщутся «борцы» — такие, как вы! — а есть еще и просто антисоциальные элементы. Такова уж природа человеческой цивилизации, никуда от нее не деться. Потому мы и позволяем существовать Кирку с его головорезами. Потому и не разгоняем пресловутое Сопротивление.

Ему невозможно не верить, да и смысл комитетчику врать? Наваливается грусть: ведь, получается, подпольная «борьба» Августа — всего лишь нелепая детская возня, о которой все давно известно, и которую терпят лишь из жалости. Печальное ощущение полнейшего бессилия и собственной никчемности.

— Да и то… Разве можно бороться с Системой, находясь внутри нее? Являясь, по сути, ее частью? Не самой лучшей, конечно, но все же — необходимой частью. Сопротивление, банды, прочие отбросы общества… Это же громоотвод! Механизм для сброса излишнего социального напряжения.

Хозяин дома говорит все тише, будто споря с самим собой. Я сижу, замерев на месте, почтительно ловлю каждое новое слово. Стараюсь запомнить все сказанное, думать и анализировать буду потом.

— Угрозу Системе можно создать, только выйдя за ее пределы, — задумчиво констатирует Виктор Семенович, — А это, как мы знаем, попросту невозможно!

Он вновь смотрит на меня, усталый взгляд выдает порцию сочувствия.

— Кто там у вас сейчас? Нэш? Надо же… Уж он-то все это должен понимать! Он ведь тоже из старичков, немногим меня младше. А я, как ни крути, недавно разменял третью сотню…

Нельзя сказать, что я сильно удивлен, чего-то подобного следовало ожидать. Чудеса геронтологии вкупе с бесконечным перерождением ведут напрямую к бессмертию. Однако же, цифра все равно впечатляет! Триста лет — это сильно!

— Ладно! — Виктор Семенович упруго встает, — Как я уже сказал, ты тут вовсе не ради Нэша. Играйтесь в игры, если так уж вам хочется! Сопротивляйтесь, боритесь, живите… Дело не в этом, а в тебе лично!

Мужчина проходит к небольшой тумбе, где ждет графин с водой. Ополовинив посуду, он продолжает.

— Как ты уже, возможно, понял, вызывает интерес не личность Тея Козловского — если честно, весьма заурядная — а его матрица, прототип, основа. Судя по количеству происшествий, случившихся с тобой, на единицу времени — матрица могущественная, высокая, сильная! Впрочем, к худу или ко злу, ИскИн практикует полную тайну личности. Узнать, кем ты был в прошлой жизни — невозможно! Строить догадки, теории; допытываться и мечтать — сколько угодно! Но сказать точно не под силу никому. Пока ты сам все не вспомнишь.

Глава Комитета смотрит сурово, испытующе, словно надеясь, что память вернется ко мне тут же, на месте. С трудом преодолеваю робость, голова качается в отрицающем жесте.

— Так… Что от меня требуется? — блею, как овечка на заклании.

— Просто знай, что ты на заметке, — мужчина пожимает могучими плечами, — Помни, что мы — не враги! Ты и я — мы на одной стороне, о чем бы не бредил твой любимый Август. Можешь продолжать игры в террористов, но от правды все равно не убежишь…

Теперь Виктор Семенович рассуждает, медленно прохаживаясь между кресел. Мне некуда вставить слово, да и найдись место — сказать все равно нечего. Остается только подобострастно внимать.