Бл*дь, это просто охеренно!

Моя девочка так вкусно стонет в ответ, что я улетаю, пьянею от неё, как от глотка абсента. У меня вся рожа в её смазке, и меня это п*здец, как заводит. Раскрываю её двумя пальцами и начинаю лизать, как одержимый, посасывая клитор, её набухшие, мокрые складочки, проникая языком внутрь и трахая её им так, что она заходится в стонах, повторяя, словно мантру моё имя. Ей так хорошо, что она уже не контролируя себя, скулит и просит о чем-то.

– Ещё! Пожалуйста, ещё… - лихорадочно вцепившись в мои волосы, иступлено извивается она на столе, танцуя на моем языке, словно пальчиковая куколка. Всасываю напоследок клитор, а после максимально глубоко проникаю языком, отчего она замирает и дрожа, кончает, пульсируя мне в рот и истекая соками. Медленно слизываю её оргазм и, пройдясь дорожкой поцелуев по внутренней стороне бедра, поднимаюсь с колен.

Чувство, будто с похмелья. Башка гудит от долбящей набатом крови, тело ломает, стояк такой, что я готов кончить в штаны от одного вида на неё - удовлетворенную, сытую и румяную от смущения.

Притягиваю её к себе, отчего член упирается прямо туда, куда так яростно рвётся и, едва сдержав стон, впиваюсь глубоким поцелуем. Хочу, чтоб попробовала себя на вкус.

Она слегка морщится, но отвечает. Подставляется под мои губы и руки, проявляет инициативу, наверное, рассчитывая на продолжение. Но нет, не сегодня. Ни когда от нее люто несет алкоголем, и она все ещё туго соображает, во что вляпывается.

Будь на ее месте любая другая, было бы, конечно, пофиг. Трахнул и забыл. Но с ней так не то, что не могу… Могу. По –всякому я могу. Просто не хочу. Не время и не место, да и не готова она еще, а мне, несмотря на то, что трусы по швам трещат, испоганить в ней что-то еще больше, чем я уже испоганил той ночью, когда слетел с катушек от ревности, просто страшно. В конце концов, секса в моей жизни было до хрена и больше, а она такая – одна, и услышать еще раз ее задушенный вой я пока не готов. А ее по любому накроет, когда протрезвеет. Это сейчас она смелая, хотя уже глаза боится поднять, отводит стыдливо.

– Нет, маленькая, не сегодня, - неимоверным усилием перехватываю ее осмелевшие ручки, скользнувшие мне в штаны.

– Почему? – уточняет тихо, все-таки поднимая взгляд. И смотрит так, словно, если не сегодня, то больше никогда не решится. Глаза у нее лихорадочно горят от возбуждения, страха и растерянности, а губы едва заметно подрагивают.

Боится маленькая. Боится, что снова обижу, оттолкну. Пытается быть на равных – держать удар. Что-что, а это моя Сластёнка умеет. Сколько уже этих ударов выдержала? А сколько еще придется? Надо было, конечно, мозги ей вправить и пинками до дома гнать, а я…

Я – это я. Неисправимая скотина. Поздняк, конечно, метаться, да и не жаль мне ни хера. Только разве что её - мою долгожданную девочку, одну – единственную такую на свете, вынужденную ломать, уродовать нечто неповторимое, такое бесконечно-красивое в себе ради меня.

Стою ли? Нет, однозначно, нет. И если бы мог, отдал, не задумываясь, все, что имею, только бы она не сжирала себя потом заживо, не скукоживалась после каждого прикосновения, чувствуя себя грязной. Чтобы наша с ней близость не была проигранной битвой, как сейчас, а закономерным явлением, когда мужчина и женщина любят друг друга. Чтобы не было между нами этой пропасти в целую жизнь - мою совершенно бессмысленную, как оказалось, до нее жизнь. Если бы она только знала, как я хочу быть таким же чистым листом, как она, чтобы вместе с ней раскрасить его самыми красивыми, яркими красками, а не этими убогими, неправильными, виноватыми поверх таких же грязных оттенков.

Я бы отдал многое, чтобы мы были про нечто правильное, счастливое, а не про это… стыдненькое, запретное, с душком. Но счастье, как известно, не купишь даже за мои чертовы миллионы, хотя я всегда считал иначе.

В очередной раз приходиться признавать – дурак был. Не продается нигде и ни за какие деньги беззаботная, июльская улыбка моей Сластёнки. Её весёлый, ничем не омраченный взгляд и доверчивая, сладкая, как тот мёд, любовь. Теперь она у неё горькая, солёная, пропитанная слезами и разочарованиями, и я бессилен что – либо изменить.

Мог бы – отпустил. Только эта пафосная х*йня не про нас. Пробовали же и где в итоге оказались? Она дрожащая и заплаканная на столе, а я голодной, дорвавшейся зверюгой - между ее ног. Так у нас с ней: ни разу не о высоком, но пусть только какая-нибудь пыльная святоша скажет, что не о любви, что не бывает вот так: с первого взгляда, пулей прямо в грудь.

Бывает, именно так и бывает. Или сразу или никогда. Жуки навозные могут, конечно, выращивать ее, как картошку на грядке, строители выстраивать по кирпичику, ювелиры нанизывать по бусинке. Каждый страдает херней так, как ему вздумается. У нас же с Настькой не херня. Да вне нормы, морали, устоев и принципов, нелогично, совершенно иррационально, но не херня.

Именно поэтому я держу ее руки, тогда как хочется… Да чего мне только с ней не хочется. Но нет! Не сегодня. Пусть протрезвеет для начала, осознает весь масштаб, проревётся, как следует, а там уж я, наконец, оторвусь. Но прежде, чем я успеваю объяснить отказ, она уже делает свои выводы.

– Ясно, опять решил, что я с кем-то трахалась, да?
– бросает с издевкой и вызовом, натягивая халат, при этом щеки горят огнем. Красивая такая и смешная. Сдерживаю изо всех сил улыбку, она же продолжает дерзко. – Так вот не трахалась, Долгов, и даже не сосала!