Каша поднялся, кряхтя, на ноги и замычал.

– Вот ведь, не нравится тебе… Ты хочешь узнать, упырь ли ты?

Казак закивал усердно.

– Знал бы ты, до чего мне приятно тебя обрадовать… Упырь, упырь ты, милый мой! И ты сейчас в этом сам убедишься.

И не успел Каша подумать, что вовсе не желает сейчас в чем-то убеждаться, как на месте Черта явилась перед ним в замечательной, чуть ли не в накоротке, близости прекрасная пани Зварычева. Что она тут делает, соблазнительная супруга пана каштеляна, в полутысяче миль от их родного Острога? В праздничном наряде, только не в замковую церковь собралась, а в гости, на что указывали ее открытая шея и обнаженные чуть ли не до сосков груди. Безумное вожделение испытал тут же Каша, безумное, однако чем-то, как он с ужасом уразумел, отличающееся от прошлых его к сей роскошной бабенке чувствований. Ибо не на совершенной формы белые груди пани Зварычевой устремил он свой жадный взгляд, а на белую, полную ее шею, которую отнюдь не поцелуями жаждал сейчас покрыть… Волосы зашевелились на голове у Каши, когда он ощутил, как из верхней челюсти, справа и слева, выдвигаются, щекоча и придавливая нижнюю губу, длинные и острые клыки, приличные скорее лютому зверю…

– Хорошого понемножку! – звонким своим голоском воскликнула тут обольстительная пани Зварычева и незамедлительно обернулась противным Чертом. – Не думаю, что моя синяя кровь пошла бы тебе на пользу, проказник… А ты к тому же и волкулак… Не веришь? Айн, цвай, драй!

И тут же чахлая осенняя трава бросилась навстречу казаку, тело его покрылось короткой серой шерстью, вытянулось над землей и опустилось на четыре лапы. Перестал он мерзнуть, прямо перед ним на земле замаячила тень длинной морды с круглым набалдашником носа, а во рту возник резкий и неприятный вкус чужой слюны. Однако шея у него по-прежнему осталась сломанной, он вынужден был улечься теплым брюхом на ледяную землю и положить морду на вытянутые передние лапы. Из горла Каши совершенно непроизвольно вырвался короткий жалобный вой.

– Худо тебе? – заботливо спросил обутый в черные чулки и черные же туфли с пряжками из блестящего черного камня. – Не приятнее ли тебе будет оборачиваться нетопырем?

– Нн-е! – тявкнул в ответ Каша, ибо глубокое отвращение к этой возможности пронзило разом человечью и волчью стороны его души.

– Надо что-то все-таки предпринять с шеей… – пробурчал Черт. – Свои же загрызут калеку… Да, да, конечно, просто кости срастить! Эй ты, хвостатый! Что на земле-то развалился? Сейчас же вернись в человеческое обличье!

Каша-висельник еще дрожал, и от холода, и от страха, когда Черт принялся кружить вокруг него, присматриваясь к его шее и не переставая болтать.

– Уж если ты все знаешь, казак, о нечистой силе, не секрет для тебя, и как оборачиваться волком: перепрыгиваешь через пень влево – вот ты и в шерсти, а надобно тебе снова человеком прикинуться – точно так же, только вправо. Однако ты спросишь меня, как тебе быть, если поблизости не окажется пня? Это вопрос… «Подождать, пока тебе кол в сердце воткнут», – вот мой ответ. Пошутил, пошутил… «Бегай по околотку, пока не увидишь пень». Ха-ха! Тоже пошутил… Открою тебе большую тайну: превратиться можно и безо всяких прыжков в сторону, нужно только сильно захотеть!

Внезапно нестерпимо холодные пальцы обхватили шею Каши, на мгновение сжали ее и тут же резко нагнули голову к левому плечу.

– Желаю тебя и в волчьем обличье сразу же узнавать… Готово! Надоел ты мне, Каша, признаться… О гортани твоей позабыл… Ладно, попробуй, скажи чего-нибудь.

– А чего тебе сказать? – просипел Каша.

– Сойдет для сельской местности… Носи с собою бересту и писало себе сделай. Если голос пропадет, чтобы написать и сунуть собеседнику. Коли грамотен окажется, прочтет, а нет – тебя, грамотея, зауважает… Воду пей только теплую, свежая кровь тоже годится – да кому я это объясняю? Вон на носу зима, а у тебя гон начнется. Глядишь, и присмотришь себе покладистую волчиху… Нет, ты должен в ножки мне поклониться за то, что я для тебя сделал!

– Не за что мне кланяться. Душу ты мою загубил, – просипел Каша и показал на товарищей-висельников. – Уж лучше бы мне с ними жалостно висеть, да надежду на Жизнь вечную сохранить.

– «Зызнь бесьную…» – передразнил его Черт. – Да их души давно в пекле мучаются, и твоя душенька с ними. Ты ведь и до этого идиотского похода нагрешил сверх всякой меры.

– Да разве… – удивился Каша, не знавший, стоит ли верить Черту, и злой на себя за то, что, получив возможность говорить, не может удержать языка.

– А кто из нас рукоблудием развлекался, вот сию именно толстую молодку в соблазнительных видах себе представляя? А кто занимался содомским грехом с немцем-мушкетером? Хватит тебе и этого… А вообще-то развлечения закончились, пора о деле поговорить.

Каша навострил уши. Ему стыдно было смотреть на беса, и его поразило, что не Бог, оказывает, следит за всеми нами с небес, а этот вот Черный – и неведомо откуда. Быстрый разумом, сообразил казак, что касательно его судьбы некошный кругом прав, и надо его слушаться во всем и угождать ему, чтобы походить по земле как можно дольше. И разве оно имеет такое уж большое значение – в каком именно виде?

– Правильно рассудил, – кивнул бес и подмигнул своим черным выпуклым глазом. – Тут и конь царевича Димитрия сообразил бы, что я воскресил тебя не за красивые глаза. Ты мне должен отработать, и служба эта, вначале легкая и пустяковая, со временем может стать… да что там, обязательно станет тяжелой и опасной.

– Все будет сделано, что в силах моих, хозяин, – и Каша поклонился Темнозрачному до земли.

– На сухую обещаешь! Вот, копыто мое в том поцелуй.

И Черт указал длинным пальцем на свой черный башмак, незамедлительно обратившийся отвратным козлиным копытом. Удовлетворенный почтением, оказанным казаком, похихикал и заявил уже вполне серьезно: