Потом он быстро пробежал глазами письмо, нахмурился, сразу же перечел его еще раз - оно было совсем коротенькое, - быстро сел на койке с письмом в руке, точно собираясь вскочить и бежать, но остался сидеть неподвижно.

Дрожжин, внимательно к нему приглядываясь, сочувственно сказал:

– Это от бабы!

– Нужны мне твои бабы.

– От бабы! Зачем отрекаешься, когда я вижу.

– Какая там баба... От жены.

– Ух ты!.. У тебя, оказывается, и жена есть? Вот это да!.. Как же это понимать?.. Вроде как у меня?.. Ты что? Алименты платишь?

– Ну, плачу, отвяжись.

– Все ясно. Ай-ай-ай!.. Знаешь, тогда давай мне, я прочитаю и дам тебе совет... Не даешь? Не надо, не давай. Я тебе так все скажу, что там написано.
– Он задумался, сильно морща лоб, так что даже уши зашевелились, и разом просиял: - А вот что: "Пришли мне, котик, еще деньжоночек!" Ну, скажи, не угадал?

Орехов пожевал губами, поморщился, сплевывая приставшую табачную крошку.

– Насчет котика не угадал.

– Не надо котика!
– покладисто согласился Дрожжин.
– А про деньги? Точно! И все они одна в одну, одна в одну!.. "А не пришлешь, буду жаловаться в партийную организацию!" Так?

– Пальцем в небо.

– Ага, нет? Тогда, значит, скорей всего, она пишет, что по тебе соскучилась! Опять нет? Тогда: "Ах, скучаю, тоскую, помираю, пришли мне срочно всю зарплату без вычетов". Ну, признавайся! Я же не для смеха, я тебя утешить, я помочь тебе хочу. От души, как человеку. А?

– Да, денег просит.

– Как в одной форме их всех штамповали! Все выманит из человека, выжмет досуха, и тогда ей тебя не надо, хоть кидайся из окна головой в помойку!

– Я ей и так не нужен.

– А это она лучше твоего знает, а все равно выманивает! Алименты взыскивает? Закон! Но на этом точка! И дальше не поддавайся! Один раз поддашься, они и пойдут, и пойдут!.. И над тобой же потешаться будут.

– "Они"-то кто?

– Она со своим хахалем!

– Это еще откуда?

– Нет, ты меня убиваешь! С какой полки ты свалился? Ты сколько лет ее не видел, свою бабу, и воображаешь, она там сидит у окошка, кулаком подперевшись, тебя дожидается? Охти!

– Ничего я не воображаю. Мне дела нет, а ты чего надрываешься?

– Как не надрываться!
– Дрожжин отчаянно всплеснул руками.
– Я сочувствую! Она у тебя что? Горбатая? Кривая?

– Я уж и позабыл. Не помню, какая она.

– Была бы горбатая, ты бы не позабыл. Нет, она молодая, и ты ее такие предательские строчки читаешь, и душа в тебе киснет! Ты размякнуть готов! Ты на меня посмотри: перед тобой человек, пострадавший от слабости! Сгубил жизнь свою, и семейную, и личную, и теперь не могу на тебя спокойно глядеть, как ты спотыкаешься над той самой ямой! В какую я нырнул по самые уши, и вот сидим с Вовкой!..

– Ладно, меня ты не впутывай!
– равнодушно пробурчал Вовка с набитым ртом.

– Помалкивай, дурачок, - грустно сказал Дрожжин.
– Ты ничего этого не слушай. Или забывай тут же.

– Ладно, забыл уж. Ты чего повеселей заводя.

– Да, да, самое веселенькое! Скажи мне, Орехов, почему это такое Пушкин свою жену знал: "Мой ангел!" А у нас нет другого, как "Моя баба!". И кто тут прав?

– Ты свою и бабой-то небось не называл.

– Верно, Орехов! Это ты верно сказал... Я, скорей всего, именно ангелом ее считал. Конечно, про себя.

– Что ж про себя только?

– Что?.. А неловко ж. Стыдно даже вслух... Но про себя я так чувствовал, как Пушкин. А что хорошего? На практике что получилось? Нехорошая, стерва... Вовка, ты не обращай внимания, это мы так... Пошучиваем к слову.

Вовка давно уже начал позевывать и теперь угадал безошибочно, про что пойдет разговор, знакомый и скучный: про то, как это получилось, что они остались вдвоем, как отец уважал его мать и узнал, что она ему изменяет, и какими гордыми словами он, не теряя достоинства, ее заклеймил и после этого покинул без сожаления. Знал также, что потом отец сдаст и ослабнет, может, и слезу пустит, признаваясь, как эта "гадина" покинула его с Вовкой сама, сколько ее ни просили и ни стыдили в тот день, когда она уходила, подобрав все свои вещички, и кастрюльки, и занавески, уходила, злая и насмешливая, только и хлопоча, как бы чего не забыть из мелочей, уходила, как победительница, а гордые и презрительные, благородные и клеймящие слова у отца тогда еще не были даже придуманы...

Разговор этот Вовку уже не волновал, только нагонял скуку, поэтому он со стуком выложил на прощание каждому еще по прянику, сгреб свои пакеты и, зевая, поплелся к себе спать.

После ухода Вовки они допили все, что оставалось, и еще долго сидели и разговаривали, полные сочувствия и дружелюбия, почти не слушая друг друга, каждый о своем.

Дрожжин грозил в воздухе пальцем и восклицал:

– Ты-то хоть им не поддавайся! Это все одни происки!.. Если ты пересилить не можешь, тогда вот что: махни туда сам. И нагрянь! А? Без предупреждения, без всякого... И вся картина перед тобой откроется! Вся ихняя подлость! Ну, нагрянь!