Шрифт:
А пока у нас не было даже авторского текста пьесы, только пересказы, статьи театральных критиков, но нас это не особенно волновало. Мы смело дописывали текст сами.
Рассказ о безумной любви, жизни и смерти – это всегда интересно. Сюжет начинается достаточно обычной историей. Молодой Ханан, влюбленный в Лею, не по душе ее отцу. Это старо, как мир. Таких героев много. А потом начинаются чудеса. Ханан умирает, но душа его остается между двух миров, он не жив и не мертв, душа не находит покоя. На земле его держат чувства к Лее.
Но в эту историю мы вложили и второй смысл. Мы в Ханане видели душу застрявшей между двух миров – Польшей и Эрец-Исраэль. Тогда, со всем юношеским максимализмом, мы считали тех, кто не определился в своем пути, чем-то вроде диббука.
Аарон, мой старый товарищ играл Ханана, а я, загримированный под старика, – отца его возлюбленной. Лею, так получилась, играла наша Лея, в которую я тогда был влюблен. Конечно, мне хотелось быть в пьесе не ее отцом, а возлюбленным, но не получилось.
А потом, во время спектакля, в самый трагический момент, у меня отклеилась борода. Что было делать? Продолжать резко помолодевшим или начать прилюдно ее приклеивать? Аарон просто вытолкнул меня за ширму с какими-то словами, кажется, что «стучат в дверь», оттуда я вышел уже бородатым.
Надо сказать, нам аплодировали… А Лее нравился не я и не Аарон, а Марек, он в пьесе не участвовал, но зато громче всех аплодировал.
Любовь к Лее как-то незаметно прошла. Потом мне стало казаться, что я просто чемпион по несчастной любви. Возраст был такой, я влюблялся часто и неудачно, пока не стал все свободное время проводить с Рохеле Каплер. Честно говоря, это была ее инициатива, я бы не рискнул к ней подойти, так она была красива и независима.
* * *
В костопольской библиотеке закончился очередной любительский спектакль. Молодежь вышла на улицу, по двое-трое ребята начали расходиться. Я стоял в сторонке в одиночестве.
Ко мне подошла Рахель Каплер. Она давно заметила мои горячие взгляды. Наверное, ожидала от меня каких-нибудь действий, но я все не решался с ней заговорить. Рохеле устала дожидаться, пока я осмелею, и просто попросила проводить ее домой.
– Лео, ты не спешишь? Проводишь меня домой? Темно уже.
Мы шли рядом, очень хотелось быть находчивым и остроумным, но все приходящее на ум было ужасно глупо, совсем не то. Она рассказывала свои истории, а я все мучительно искал слова, хотел произвести впечатление, но все время лепетал что-то невразумительное.
– Лео, чья это была идея так переделать «Диббук»? Его сам «Ан-ский» не узнал бы. Это спектакль о любви, которая сильнее смерти, а вы превратили его в политический… Ханан застрял между двух миров. Почему он не жив и не мертв, а душа его не находит покоя? Что его держит? Любовь!
– Может и любовь, только я думаю, что он застрял между двух миров, как и мы. Живем в Польше, а мечты об Эрец-Исраэль.
– Какой ты серьезный! Может ты преувеличиваешь? Эрец-Исраэль еще не скоро, а живем мы сейчас, в данную минуту. Есть сегодня. А что будет завтра?
И тут же, без перехода:
– А завтра давай пойдем в кино? Или ты не хочешь?
Пока я думал, как сказать, что готов идти с ней куда угодно и когда угодно, как Рохеле уже спросила снова:
– Так мы идем в кино? Что ты молчишь?
– Конечно, идем. Только завтра фильм с Элом Джолсоном. Наверное, ты его уже видела.
– Что за беда, посмотрим еще раз. Тебе Борек что-нибудь пишет?
– Нет, ни одного письма. Но я жду.
На обратном пути, уже в одиночестве, все, что надо было сказать, сразу прояснилось. Но Рахель и не ждала от меня фонтана красноречия, возможно, что я ей просто нравился. А если так, то хорошо даже молча идти рядом.
Позже красноречие у меня прорвалось, его стало слишком много. Более сложным стало немного помолчать… Многословие – это было просто прикрытие желания обнять ее, но я не решался и прятался за словами.
Мы гуляли по вечерним улицам или под липами вдоль реки и рассказывали друг другу всякие небылицы, разглядывали витрины, обсуждали будущую жизнь в Палестине.
Один уличный продавец пряников, они у него были дешевле, чем в кондитерской, всего по 10 грошей, придумал привнести в простую покупку пряника элемент азарта. Он брал у двух покупателей по половине цены пряника, а затем вынимал из кармана фартука горсть монет и предлагал угадать: чет-нечет. Угадавший выигрывал и получал пряник, но мне с Рохеле было все равно, кто выиграет, мы же были вместе.
Глава 6. 3 мая 1936 г.
Я запомнил этот день хорошо, все веселились на площади, праздновали «Национальный праздник третьего мая». В Польше в этот день приняли первую конституцию в Европе, вторую после американской. Гуляние проходило с размахом. Играла музыка, все танцевали, на соседней улице тоже играла музыка, там были разные бесплатные закуски для гуляющих, были и еще аттракционы, но нам с Рохеле было не до конституции.
Мы убежали от всех, остановились, запыхавшиеся… Рохеле была чудо как хороша, и я, наконец, поцеловал ее, просто не мог этого не сделать. Потом мы целовались целый вечер и никак не хотели оторваться друг от друга. Как я проклинал холодный ветер с реки, моя куртка и шубка Рохеле мешали прижаться друг к другу, а расстегнуть шубку я не решался. С этого дня все свободное время мы проводили вместе.