– Если ты, мразь, Николя хотя бы пальцем тронешь, я тебе твой короткий и толстый член оторву и сожрать заставлю.

Мамука от таких слов офигел не по-детски, и отвечает:

– Ты что, совсем бессмертный? Ты, – говорит, – что берега попутал? Ты сам понял, на кого руку поднял, козел?

Козел на зоне самое страшное оскорбление. Мне бы обидеться, да начать сатисфакцию требовать, а я ему свое втираю:

– Пацана, – говорю, – не трожь, пожалеешь, мудила!

Тут он видимо что-то скабрезное подумал, и вдруг ржать начал.

– Вах, – говорит, – так вот оно что! Ты красавчика для себя приготовил? Понравился? Ну, так бы и сказал сразу, э. Что мы, взрослые люди, не понимаем, что ли? Что мы молодого петушка не поделим? Зачем ругаешься? Зачем угрожаешь? Нехорошо это!

Вижу, не туда толстяк клонит. Ну, я шейку ему еще сильнее сдавил, так, что в ней что-то хрустнуло. Сунул кулаком под ребра разок-другой – Мамука на колени упал. Хрипит, вздохнуть не может.

– Ну что, – говорю, – толстячок. Опустить тебя прямо здесь, при дружках твоих?

Мамука хрипит, головой крутит, слезу выдавил. А дружки во все глаза шоу смотрят, окружили нас со всех сторон, но почему-то не подходят. Видимо ссут.

– Вали, – говорю, – в свой барак, а Николя чтобы за версту обходил. Не то не поздоровится.

После такого Мамука к своим землякам убежал, жаловаться. А я почему-то успокоился, неизвестность, она хуже всего. А теперь-то что, теперь все ясно – вечером всем кагалом на разборки придут, меня убивать. Не впервой же.

Так и произошло. Я уже задремать успел, а тут идут всей толпой, шумят как слоны в джунглях, матерятся. Проснулся я, наволочку с подушки сорвал и за один край держу.

Эх, Петрович, хотели бы убить, молчком заточку в печень ткнули бы, и все. А тут хотят демонстративно покарать, чтобы, значит, другим неповадно было. А мне что терять? Я наволочкой одному по глазам шваркнул. И пока тот слезы пускал и выл от боли, я его кулаком в висок, и аккуратненько уложил на пол. И понеслась вода в хату…

Наволку я на левую руку намотать успел, какая-никакая, а все же защита. Тяжко мне пришлось, Петрович. Среди черножопых много хороших бойцов, их с детства приучают боль терпеть.

И опять мне кровавая пелена на глаза упала. Понял я, что переоценил свои силы, слишком много противников. А коли смерть пришла, то и черт с ним. Пущай забирает! Значит, судьба у меня такая. Терять уже нечего, только и я с собой кое-кого прихвачу…

И превратился я, Петрович, в берсерка. Тут уже не драка, тут кровавое месиво началось. Руки, ноги, зубы. В конце концов, зажали в угол, никого достать не могу, но и большую часть ударов блокирую, тело чье-то под ногами болтается, мешает. Чую силы заканчиваются, дышать нечем совсем, кровь глаза заливает. Левую руку мне, кстати, в трех местах сломали, не помогла наволочка. И вдруг слышу, кто-то вопит:

– Волк это, а не человек!

Я на звук повернулся и зарычал, ей богу, Петрович, не знаю, почему. Разум совсем помутился от боли. И мысленно себе представил, что я действительно зверь, щелкнул зубами и к прыжку приготовился. Руки-то ведь уже почти не слушались. Что было потом, ничего не помню…

Но он соврал. Нет, память не подвела, все что произошло, он помнил превосходно. Но мозг отказывался верить в реальность происходящего. Мотыль на секунду закрыл глаза…

Россия. Хабаровск. 13 июня 1993 г. 23:17

ФКУ «Исправительная колония № 3 УФСИН». Барак № 6.

***

Мотыль пошатнулся, ухватился правой рукой за шконку, с трудом удержался на ногах. Сплюнул кровь прямо под ноги, хотя по тюремным правилам это запрещалось.

Да насрать на все правила, отступать дальше некуда, позади стена. Черт, дыхалка совсем ни к черту, нужно бросать курить, если жив останусь. Но это вряд ли…

Сергей поднял взгляд на окруживших зеков. Они тоже выглядели весьма потрепанными, а у Мамуки под глазом явственно наливался багровый кровоподтек. Роба порвана, дышит как загнанная лошадь после скачек, такие нагрузки, да с лишним весом. Вне поля зрения кто-то грязно выругался, в ответ Мотыль злорадно ухмыльнулся.

Запомнят меня тут надолго. Штурмовик боевой дрим-группы, это вам не мелочь по карманам тырить. Эх, жаль оборотиться нельзя, я бы вам сейчас показал, где раки зимуют. Но и так неплохо покувыркались.

Мамука, набычившись, смотрел не моргая.

– Ну што, сука, допрыгался волчара позорный? – тяжело хватая воздух одними губами просипел практически без акцента, – сейчас я тебя на куски резать буду. Ты у меня пожалеешь, что на свет родился.

Мотыль усмехнулся в ответ. Давай, мол, попробуй, рискни собственной шкурой. Я ведь просто так не сдамся.