— Высота — порядка полутора тысяч метров, — прокомментировал Оллин, — там будет комфортно.

И начал закладывать вираж.

Снаружи оказалось свежо, невзирая на яркое солнце. Впрочем, летный костюм живо адаптировался, было не холодно. Чтобы ветер не трепал волосы, Айрис быстро заплела их в косу и даже заправила под воротник. Оллин тем временем достал корзинку, открыл ее, и первым делом оттуда появились плед и тонкая светло-зеленая скатерть.

— Ветром ведь унесет, — нахмурилась Айрис, глядя на легкую ткань.

— Она прилипает, — возразил Оллин, старательно расстилая скатерть на пледе, который оказался таким большим, что на нем поместились бы не только они вдвоем. — Устраивайся, — пригласил он, — на камнях сидеть прохладно, а плед с хорошей теплоизоляцией.

И принялся с удовольствием расставлять съестное. Айрис даже неловко стало: это ведь женское занятие — готовить и подавать еду, убирать за мужем. А тут все наоборот. Совершенно выбивает почву из-под ног. Она попыталась вмешаться, но Оллин с улыбкой шлепнул ее салфеткой по рукам.

— Я сам, не мешай. Знаешь, когда-то очень давно я мечтал о подобном. Подсмотрел в сети, что это называется пикник, и потом с ума сходил. Представлял, что было бы, будь у меня семья… И чтобы мы вот так, на коврике, где-нибудь за городом…

И умолк. Ему было тяжело говорить о своих двадцати восьми годах одиночества, а все, что она могла сделать, это просто слушать. Айрис вообще было непонятно, как он с ума не сошел за столько-то лет.

— Ты ешь. — Оллин пододвинул к ней белую тарелочку с маленькими канапе. — Правда, это не я готовил, но меня на кухне заверили, что вот эти розовые кусочки — соленая рыба на взбитом масле.

Айрис прикусила губу. Здесь было столько всего, что глаза разбегались. Закуски, которых она никогда в жизни не пробовала… И пирожные, тоже маленькие, но такие занятные — тончайшие ажурные корзиночки из хрустящего теста с кремом и крупными ягодами на нем, с шоколадными цветами сверху.

Она осторожно взяла пирожное, откусила и зажмурилась от удовольствия. Вкус нежного крема смешался с ягодным соком, сладким, но с чуть заметной кислинкой. И было это просто невероятно.

— Спасибо, — прошептала она, — спасибо. У меня никогда такого не было. Никогда.

— У меня тоже. — Он уже устроился на пледе возле скатерти, подвинув к себе тарелку с мясными пирожками. Потом огляделся по сторонам. — Здесь красиво, правда? Мне казалось, что вот так сидеть на вершине и смотреть на Рамелию сверху будет занятно. Тебе нравится?

Айрис вдруг поймала себя на том, что еще чуть-чуть, и разрыдается. От растерянности. Происходящее все больше походило на счастливый сон. Она — и вдруг на пикнике, и не надо бояться, не надо прятаться. Разве такое возможно?

— Расскажи еще о себе, — попросил Оллин, — мне очень хочется с тобой познакомиться. По-настоящему.

Он прилег на краю пледа, вытянул ноги и подпер голову ладонью. Отросшую челку трепало ветром, и Айрис захотелось пропустить ее сквозь пальцы, обвести твердые контуры скул, ощутить колкую щетину на щеках… Она вздохнула.

О чем ему рассказывать? Что ему может быть действительно интересно? Ну в самом деле, не о том же, как она возилась на кухне, как пыталась управляться в замке, а ее никто не слушал, всем было наплевать на никчемную девчонку. Только Маараш хорошо к ней относилась. Наверное, чувствовала себя немного виноватой, потому что барон… Впрочем, не важно. Теперь уже не важно.

— Что ты хочешь узнать? — спросила она. Получилось жалко и хрипло.

— Расскажи, что тебе нравилось. Что ты любила.

Айрис задумчиво рассматривала пирожные. Что любила…

— Я любила маленького братика, Арниша, — сказала она, — он последний… у моей матушки. Он был такой ласковый, вечно подойдет, уткнется носом в юбку. Он делился со мной сахарками.

— Он жив сейчас? — Оллин внезапно нахмурился.

— Что? А-а, конечно, жив. Просто потом меня не было рядом.

— А что случилось?

— Меня замуж отдали, — через силу сказала Айрис, — жена больше не бывает в отчем доме, так положено.

В груди, несмотря на чудесную атмосферу вокруг, стремительно вспухал черный болезненный пузырь. Замуж. Будь проклят тот день, когда она попалась на глаза барону! Почему он не был слепым? Или настолько пьяным, чтобы не рассмотреть ее, а если рассмотреть, то забыть на следующее утро?

— Я читал, что на Рамелии замужество — это счастливое событие, — заметил Оллин. — Женщины радуются, когда выходят замуж. У тебя, видимо, не так было?