Поваленное дерево действительно было, только очень давно. Теперь от него остался один только пень с вывернутыми из земли корнями.

— Было… — на выдохе произнес Агеллар.

— Поместимся.

Он сел и наклонился чуть вперед, словно боялся, что мне не хватит места, если он разогнется. Я присела рядом, держась немного на расстоянии.

Высота одновременно и завораживала, и пугала. Еще по ночному прохладный воздух врывался в легкие, а от очень даже ощутимого сквозняка слезились глаза. Ощущения были болезненные и в то же время особенные, словно и в самом деле душу рвало на части перерождение. В голову больше не лезли черные мысли, страхи оставили меня, уступив место холодной пустоте, но такой яркой, словно передо мной положили лист белой бумаги и заставили смотреть только на него.

Над лесом занималась заря, приветствуя новый день и новый рассвет. Небо окрасилось во все оттенки красного, внизу рассеялся туман, открывая взгляду реку, зеркально отражающую краски утра. То же отражали и черные глаза, в которые я так неосторожно заглянула. Сквозняк пробрался под одежду, заставив меня съежиться и обнять себя руками.

Скользнувшую по щеке слезу я досадливо стерла рукой, стараясь сделать это как можно незаметнее. Ничего не получилось.

Я слышала только вздох, короткий и тяжелый, потом мне стало значительно теплее, потому что Агеллар притянул меня к себе на колени, распахнул толстовку так, словно ворон расправил крылья, и прижал меня к себе. И все стало как-то не важно, меня крепко сжимали его руки, а на виске горела кожа от обжигающих губ.

Где-то внутри гулко стучало сердце… И ему вторило другое, не менее горячее.

Если чему-то суждено случиться,

это обязательно случится

***

Забыть о ситуации с Риварой я не могла, и причин тому оказалось как минимум две: Даниэль перестал посещать занятия и о себе недвусмысленно напомнили его "друзья". Меня встретили после занятий, не слишком любезно подняли за грудки и "мягко" предупредили — у нас неделя, больше Хайген ждать не намерен. Потом со мной будут разговаривать другие люди и совершенно иначе. На мой вопрос — не боятся ли они, что я кому-нибудь пожалуюсь, мне прилетел увесистый удар в живот, от которого потемнело в глазах. Тот же Хайген встряхнул меня и прошипел:

— Только попробуй, тварь, кому-нибудь сказать — и ни один хирург не соберет тебя заново. С меня хватит.

Меня бросили там же, некоторое время я еще сидела на земле, пытаясь отдышаться и прикинуть размер той свиньи, которую мне подкинул Ривара. В моей голове ей места не хватило.

Меня раздирали противоречивые чувства по поводу того, говорить Агеллару или нет. С одной стороны, он ни за что бы мне не отказал, но с другой стояли мои собственные моральные терзания. Я хоть и косвенно, но виновата в происходящем, и тренер может просто меня осудить. К тому же с этим ханаи все зашло слишком далеко. Сомневаюсь, что спор задумывался просто как обыкновенная шалость — увидев реакцию людей на употребление этого напитка и после слов Агеллара о возможных последствиях, я стала побаиваться истинных целей спорщиков. Кто-то наверняка употребляет ханаи и возможно даже сидит на нем, ради этого все и затевалось. Одного не пойму, как на это пошел Ривара — его тоже просто так не проведешь. Выходит, не так он умен, каким хочет казаться.

Утром я решила поискать Агеллара, чтобы расспросить на предмет внешних признаков, проявляющихся после употребления ханаи. В тренерской я его не нашла, посетила учебную часть, но там обнаружился только крестный. Он был без настроения и с крайне несчастным видом заполнял журнал.

— Агеллара не видел?

— У него собрание сегодня в штабе, просил передать, что его не будет до обеда, — все это Лагерра произнес, глядя вниз, но после этого отложил ручку и поднял голову. — Вот объясни мне, почему наш военный руководитель подошел ко мне сегодня утром и просил передать именно тебе, не проректору даже, что он будет некоторое время отсутствовать и у него будет выключен телефон?

— Э-эмм… — к этому вопросу я была совершенно не готова. — Я же занимаюсь у него. Может, подумал, что я буду его искать, поэтому и предупредил. А я, собственно, и искала.

Крестный сложил руки на груди. Жест этот к Лагерре в принципе малоприменим.

— Лианетта, я куратор твоей группы, не держи меня за дурака.

— Причем здесь это?

— Притом, что я заполняю итоговые ведомости. Твоя оценка по ОВЭУ уже давно стоит, не знаю, правда, как тебе это удалось, но тем не менее. Сомневаюсь, что ты настолько возлюбила эту дисциплину, чтобы продолжать на нее ходить даже после зачета.

Уши обожгло волной смущения, хотя стесняться, в общем-то, еще было нечего. Лагерра сжал губы.

— Крестный, прекрати. Я же не задаю тебе вопросы относительно одной небезызвестной нам особы и о том, как она оказалась в твоей палатке.

Люблю, когда Лагерра краснеет. Его щеки приобретают неестественный пунцовый оттенок, а все остальные части лица остаются бледными.

— Вот видишь, тебе тоже есть что скрывать, так что давай сделаем вид, что ничего не произошло, — довольная результатом, я усмехнулась.

— Лиана, я запрещаю тебе…

— Что-о?! — мне кажется, я даже подавилась этим словом.

Наур Лагерра, часами в детстве катавший меня на спине в роли лошадки, хочет попытаться мне что-то запретить. Ну-ну…

Он и сам понял, что сморозил глупость. Провел дрожащей рукой по вспотевшему лбу и исправился:

— Хотя бы помни о последствиях.

— Крестный, мне двадцать, — напомнила я. — Разговор о девичьей непорочности запоздал как минимум на два года.

Похоже, именно сегодня мы решили выяснить порог смущения Лагерры.