– Кажется, у тебя пар сейчас из ушей повалит.

И это действительно так.

– Ладно, если ты почему-то не хочешь говорить, не говори. Будем считать, что мы квиты. Ты никому не сказала, что Егор тебя достает. А я не стану тебя мучить вопросами. Раз уж это такая проблема. Подозреваю, это что-то, связанное с вашими девчачьими штучками? Если так, то не хочу даже знать. Бр-р-р.

– Вы с Егором… как бы друзья?

Я ни разу не видела их вместе. Ладно Оксана, но Андрей… Они с Егором противоположны во всем.

– Как бы, – скривившись, отвечает Андрей. – Но вообще, скорее, нет.

Он отталкивается от ступенек и, кажется, собирается встать. Мне почему-то не хочется, чтобы он уходил, так что я спрашиваю первое, что приходит в голову.

– Ты почему не в столовой?

Андрей смотрит на меня слегка удивленно и говорит:

– Не научился пока есть левой рукой. Выгляжу как цирковая горилла.

– А почему ты… Ой!

На меня обрушивается внезапное осознание собственной тупости. Вот же дура! Как я могла забыть, что он повредил свою руку? Из-за меня! Даже сейчас из-под рукава его куртки торчит белый бинт. Я стискиваю свои запястья и наклоняю голову почти к самым коленям. Лицо, уши и даже шея просто горят от стыда.

Андрей легонько толкает меня в плечо.

– Не делай этого.

– Не делать чего?

– Не закрывайся.

Я поднимаю голову и смотрю на него. А он на меня. Ветер легонько перебирает наши волосы и пушистую оторочку капюшона на его куртке. Тени облаков скользят по лицам. И сколько я ни ищу, так и не могу найти в его глазах сарказм или издевку. Кажется… кажется, он говорит со мной искренне. А на такое можно ответить только одним – взаимностью.

– Почему ты?…

Андрей рассеянно дергает нижнюю губу. Кажется, такая у него привычка.

– …Помог? Ну, я в каком-то смысле был на твоем месте. Кодекс изгоев и все такое.

– Ты?

– А что тебя удивляет? Я же человек. В начальной школе надо мной тоже издевались. Из-за… потому что… словом, это неважно. Сейчас по-другому, конечно, но такое не забывается.

Он прав. Я едва заметно киваю и опускаю взгляд на его руку. Бинт такой белый… Словно пена прибоя.

– Извини. За руку. Прости, я правда…

– А, ерунда, – отмахивается Андрей здоровой рукой. – Это ведь не перелом. Просто растяжение. Отец даже не удосужился взглянуть на него, просто отправил к травматологу. И на уроках можно бездельничать, и дома. Знаешь, это здорово спасает, если я не хочу с кем-то тусить или что-то делать. Они такие: «Эй, пошли к нам». Или: «Андрей, отнеси тетради в учительскую», а я просто многозначительно приподнимаю забинтованную руку и трясу ею в воздухе. И у всех сразу такое лицо: «О, чувак, прости, понимаем». И все, я свободен.

Я слабо улыбаюсь, а он хватает свой рюкзак и, зажав его между колен, расстегивает молнию левой рукой. Не удержавшись, я мельком заглядываю внутрь и с удивлением замечаю кучу салфеток и крошечных упаковок с кетчупом. Вроде тех, что бесплатно раздают в кафешках или на дегустациях.

– Вот, – говорит Андрей, бросая мне на колени «Сникерс». Чтобы окончательно замять историю. Открой мне эту штуку, и счет будет один-один. Я спас тебя от превращения в лепешку, а ты меня – от истощения.

Руки у меня слегка дрожат. Молюсь про себя, чтоб Андрей не заметил, и преступно долго вожусь с шоколадкой. Несколько неловких движений, и я наконец разрываю обертку. А после…

– Покорми меня, – говорит Андрей.

Что? То есть… что-о-о?

Я замираю. Булькаю что-то нечленораздельное и все-таки подношу руку с шоколадным батончиком к его лицу. Андрей смотрит на меня странным долгим взглядом. Мне почти хочется коснуться его, чтобы понять, что он чувствует. Он наклоняется и аккуратно кусает шоколад. Темная челка падает вниз, щекочет мне руку.

Какое-то время Андрей молча жует и смотрит в другую сторону. А потом нерешительно говорит:

– Э-э-э, если честно, я пошутил. Думал, мы посмеемся вместе. Ни за что бы не подумал, что ты и правда это сделаешь.

Вот черт! Ну, конечно! Вспыхнув, я вскакиваю на ноги и стремглав несусь к школьным воротам.

– Саш! – кричит вслед Андрей.

Я бегу.

В итоге я делаю то, что сделал бы на моем месте любой нормальный человек: смываюсь с трех последних уроков, а дома зарываюсь головой в подушку и беззвучно кричу.

Выходные проходят почти без происшествий. Я валяюсь на кровати, делаю уроки, много читаю, развожу бардак, убираю бардак, играю с Ксю, готовлю воскресный ужин – последнее, правда, было ошибкой. Перед сном мы с мамой устраиваемся перед телевизором, чтобы в сто-тыщ-пятисотый раз пересмотреть «Аббатство Даунтон». Не спрашивайте. Это как наркотик. Мы просто не можем остановиться.

Кроули опять попадает в аварию, и мама опять плачет. Она всегда плачет на этом моменте.

– Все, выключай, – хлюпает она носом. – Не могу смотреть дальше.

Я покорно выключаю и протягиваю ей салфетку. Мама сморкается – но тихо, словно сопливый ниндзя. Она частенько шутит, что это особый скилл матерей – делать все беззвучно, лишь бы только ребенок не проснулся.

– Не хочешь пойти погулять?

– Э-э-э, – отвечаю я.

На улице хлещет дождь. Ветер дует такой, что стекла стонут в рамах и дребезжат. Это, конечно, еще не апокалипсис, но очень хороший косплей на него. Я как раз собираюсь спросить у мамы, за что она меня так не любит, когда она добавляет: