— Хорошо, — кивнул я, поднимаясь, — пойдемте.

Мы шли по коридору со стеклянной стеной. Стекло двойное, очевидно, от ночного холода и тонированное — от полуденной жары. За ним — лес, исключительно хвойный, даже трава здесь хвойная — ежикообразные голубоватые шарики разного размера. Деревья спускаются вниз по склону горы в лощину, а за ней — снова горы. Я смутно помнил это место. Очень смутно. Возможно, не эту виллу. Или, что это, поместье? Но определенно эту планету.

Адам открыл передо мной дверь.

— Заходите, мсье Вальдо.

— Зачем же так официально? — сказал я. — Анри.

— Тогда Адам, — улыбнулся он. — На «ты»?

— Конечно.

Биопрограммер был новенький, даже модерновый и располагался над домашнего вида кроватью.

— Думаю, у меня комфортнее, чем в ПЦ Кириополя, — сказал Адам.

— Почти тоже самое, там побольничнее, — сказал я, садясь на кровать и снимая обувь.

— Угу, значит, растут. Это радует, раньше было потюремнее, как мне рассказывали.

Я лег.

— Как себя чувствуешь? — через минуту спросил Адам.

Жутко хотелось спать, веки тяжелели и глаза слипались, так что я даже не смог ответить.

— Ну и спи, — кивнул Адам, — БП будет снимать карту часов пять, лучше это делать в фазе глубокого сна, нейронная сеть стабильнее.

Последние слова уже доносились до меня откуда-то издалека, и я провалился в сон.

Когда я очнулся, окна были затемнены, очевидно, переменная тонировка.

Адам стоял рядом и довольно деликатно тряс меня за плечо.

— Возвращайся, мы все сделали.

Я встал.

— Сейчас попьем чайку и спать, — сказал Адам. — Результат будет завтра.

— Опять спать? — усмехнулся я. — Сколько ж можно! Кстати, завтра — это сегодня вечером?

— Завтра — это завтра. Завтра утром. Этот вечер искусственный, конечно. Но тонировку лучше не убирать. Температура забортного воздуха: плюс сорок пять и растет дальше. Так что не суйся туда, ради бога. Солнышко, как на тессианском экваторе.

Часы на небе древней Италии показывали 32:40, когда дверь моей комнаты открылась и принесли кофе. Вслед за кофе явился Эжен Добиньи.

Дверь еще запирали, хотя в свете того, что я согласился на беседу с Адамом и снятие нейронной карты, могли бы и отдать мне ключ.

— Добрый вечер, Анри, — сказал он, садясь. — Как тебе наш психолог?

— Адам? Отличный мужик. Я бы его взял полковым врачом.

— Психологом, он раны латать не умеет. Только душевные.

— Тоже актуально, — заметил я. — Слушай, Эжен… относительно душевных ран… расскажи мне об уничтожении нашей базы на Лие.

— Совсем ничего не помнишь?

— Ничего.

— Сейчас на улице около тридцати. Будет холоднее, так что можно погулять. Я расскажу.

Когда стало попрохладнее, мы вышли на улицу и спустились по каменистой тропе к горному ручью. Над ним возвышался горбатый мостик. Доски заскрипели под нашими ногами, и мы оказались на другой стороне. Солнце уже не жгло, но еще пекло как следует, так что Эжен одолжил мне шляпу, и я стал похож на древнего американского колониста из южных штатов. Мы пошли вдоль ручья, вниз по течению.

— Заешь, я тебе лучше покажу, — сказал Эжен. — Что рассказывать!

— Покажешь?

— Да, здесь недалеко.

— Мы на Лие?

— Конечно. Ты даже этого не понял! Мартина помнишь?

Имя вызывало какой-то смутный образ.

— Кажется, у него были светлые волосы…

— Точно, — усмехнулся Эжен, — прямые светлые волосы.

— Он их еще таким дерзким движением отбрасывал назад, и они выбивались у него из-под берета.

— Да, немного похож на тебя.

— Он был, кажется полевым командиром? Или командиром корабля?

— Полевым командиром, ты сначала правильно сказал. А еще он классно пел под гитару.

В моем сознании вспыхнула картинка: мы сидим у костра, едим из общего котла какое-то варево, а Мартин перебирает струны гитары, устроившись на поваленном дереве. Ночь, холодно, голубоватые стволы гнутся и скрипят под ветром, а я практически счастлив среди друзей. Они все здесь: и Мартин, и Эжен, и Симон, и Ги.

Картинка вспыхнула и пропала.

— Мартин Морель, — сказал я.

— Молодец, даже фамилию вспомнил.