– Если бы твой Тилезиус полюбил такую женщину, то ему на Северном полюсе померещились бы жирафы.

– О, как я вас понимаю, Михаил Петрович! – с жаром согласился Американец, весьма довольный тем, что рискованная энтомологичсекая тема сменяется общечеловеческой, амурной.

– Что же ты, к примеру, понимаешь? – подозрительно справился генерал.

– Мне посчастливилось танцовать на балу с вашей Princesse Noire. И признаюсь, от этого танца у меня сильно закружилась голова.

– Ах, Феденька, ну, причем здесь Princesse Noire! – с досадой воскликнул Долгоруков.

Толстой оглянулся на тот конец, чтобы их разговор не достиг чьих-нибудь нескромных ушей.

– Но мне кажется, что именно о княгине Г. вы мне рассказывали при нашей последней ловле бабочек.

– Я рассказал тебе о Черной Принцессе, но умолчал о Рыжей. Прикажи казакам, чтобы они спели самую печальную песню своего репертуара. Сейчас ты поймешь, что рыжая женщина настолько же опаснее черной, насколько тигрица опаснее пантеры. И страдания от любви к Черной показались мне приятной щекоткой после волканической страсти к Рыжей.

Всадники запели о том, как казак скакал через долину с войны лишь для того, чтобы убедиться в неверности своей казачки, и в сердцах выбросил заветное колечко в Тихий Дон, Яик или, возможно, какую-то другую глубоководную реку. Песня надрывала суровую военную мужскую душу так сладко, словно война специально была устроена для таких историй. Князь Долгоруков продолжал.

– Даже тебе, mon cher Americain, не могу я назвать настоящего имени Рыжей Принцессы. Скажу только, что она принадлежит к одной из августейших фамилий Европы, а её старший брат недавно стал монархом небольшой, но зажиточной германской державки. Впрочем, сей Вильгельм (назовем его так) с детства воспитывался при дворе своей родственницы Екатерины II и стал таким же русским, как ты да я. А Рыжую Екатерина Великая называла своею дочерью и прочила на ролю королевы в одном из немецких государств, которые весь прошлый век экспортировали нам царей, а теперь получают наших принцесс в виде импорта.

Ты, наверное, знаешь, что нравы при дворе Екатерины не отличались благочестием, и детей воспитывали французские вольтерьянцы. Примеры самого грубого разврата лезли в глаза Рыжей Принцессы и её брата в каждом закоулке дворца, на каждой лежанке, в каждой беседке дворцового парка. Никто и не думал тогда ограждать августейших детей от зрелищ разнузданной чувственности. Едва ли не от самой колыбели стены их детской были покрыты непристойными «античными» фресками, а их безбожный учитель на примере модных французских вольнодумцев доказывал, что целомудрие есть удел уродов и глупцов, но каждый просвещенный человек должен пестовать и ублажать свои природные инстинкты.

Представь себе мое недоумение, когда я был доставлен во дворец камер-пажом и, после моей тульской глуши, где я удил рыбу и играл в бабки с крепостными ребятами, попал в какие-то чертоги Калигулы. Я был почти уже взрослый мальчик, но не понимал и половины двусмысленных разговоров, которые вели между собою брат и сестра. Мне, признаюсь, было дико видеть, как они в моем присутствии купаются нагие в ручье или часами барабошатся в одной постеле, перешептываясь, хихикая и рассматривая гравюры с каким-то переплетениями тел, от которых у меня кругом шла голова.

Иногда Вильгельм и Рыжая, которую он называл своею Обезьянкой, сговорившись, набрасывались на меня, щекотали и пытались сорвать с меня одежду, а я отбивался и убегал от них в сад, смущенный до слез. Впрочем, наши отношения были вполне братские, и я страшно бесился, когда Вильгельм шутя прочил Обезьянку мне в жены. Princesse Rouge казалась мне каким-то сорванцом в юбке и не могла вызывать у меня романтического томления, как жеманные напудренные фрейлины возрастом несколько старее нас. Кроме того, на фарфоровой коже принцессы, характерной для природно рыжих людей, вблизи можно было рассмотреть какие-то мраморные крапинки. А я тогда полагал, что романический герой не может быть влюблен в конопатую барышню.

– Она была красива? – уточнил Толстой.

Долгоруков задумался, похлопывая себя перчаткой по бедру.

– Ах, если бы она была прекрасна, как Черная Принцесса, все было бы проще. Но красавицей в точном смысле слова её не назовешь. Нос у неё вздернут и немного толстоват, глаза слегка навыкате, как у её безобразного отца, безумного немецкого герцога. Но те же самые черты, которые делали её отца похожим на мопса, придавают ей невыразимую прелесть. Эта резвость, свойственная игривым щенкам, этот заливистый смех и переменчивость настроений… Эта её жадная любознательность до всего, что происходит вокруг… И этот яркий контраст медных волос с зелеными глазами и белой кожей… Она не была писаной красавицей, но хваленые красавицы перед нею меркли.

Боготворить её, как La Princesse Noire, казалось странно. Но отойти от неё было невозможно, и гипнотизированные поклонники влачились за нею толпами.

Вскоре мое пребывание при дворе завершилось. Принцу Вильгельму подыскали достойную немецкую принцессу из какого-то Великого герцогства размером с Торжок, а для Рыжей начался сезон охоты на короны, который составляет содержание жизни девушки, имевшей несчастие родиться королевной. Вместе с графом Зубовым я отправился в злосчастный персидский поход, где получил тяжелое, но необходимо военное воспитание. А Рыжая тем временем вела сражения на матримониальных фронтах, столь жестокие и беспощадные, что слухи о них неслись от турецкого сераля до Тюльери и от Афинов до Кяхты.