— Имею, — все тот же равнодушный тон. — Я просил тебя — ты сделала по-своему. Теперь я хочу все это обдумать и принять свое решение. Даже если оно тебе не понравится.

Ага! Вот и первые раскаты грома. Если честно, Юне было бы спокойнее, вспыли Игорь прямо сейчас. Прокричался бы, излил все, что накопилось. А когда он говорил вот так сухо, без единой эмоции, казалось, что в жилах у него не кровь, а желе от холодца. И Юна боялась представить, какое именно наказание или месть придумает Игорь на трезвую голову.

— Погоди… Ты что, собираешься отменить свадьбу? — выдохнула Юна.

— Нет. Если ты только сама этого не добиваешься.

— Боже, нет! Нет, конечно! Ты что? Нет!

— Достаточно было и одного «нет», — криво усмехнулся Игорь. — Ладно, я понял. Извини, сейчас хочу побыть один, — и он отключился прежде, чем Юна успела задать еще пару наводящих вопросов.

Ничего, может, так даже лучше. Игорь, сам того не зная, не дал ей дать задний ход, перепугаться или извиниться. Потому что именно так бы она и поступила, если бы он сейчас находился в ее комнате и продолжил мариновать скупой мужской обидой. А так — что сделано, то сделано. В конце концов, свадьбу он отменять не хочет, а все остальные способы мести по определению не так глобальны и страшны.

Юна спрятала телефон от греха подальше, чтобы не было соблазна написать Игорю. Выдержать достойное молчание — это искусство, которому она пока не успела обучиться. А в браке ведь без него никак. Не так важно, что жена произнесла вслух, как то, о чем сумела промолчать.

Впервые за долгое время Юна включила телевизор, пощелкала каналы и нашла какое-то не сильно муторное кинцо из тех, что заменяют сладости и отключают мозг. Но только она успела вникнуть в сюжет и даже начала сопереживать главной героине, как из коридора раздался такой грохот, будто в дверь въехал асфальтоукладчик.

— Юна! Открой немедленно! Выломаю к чертям собачьим! — проревел снаружи отец.

— Пап, да не заперто же…

В ту же секунду дверь мощно громыхнула о противоположную стену, и на обоях остался след от ручки.

— Как это понимать?! — Лев Львович стоял на пороге, источая нечеловеческую ярость. — Ты совсем сбрендила?

От неожиданности Юну словно парализовало: язык прилип к небу, а руки — к коленям. Гроза все-таки разразилась, но тогда, когда ее уже никто не ждал, а на небе забрезжило солнце. Отцовское лицо окрасилось густым пурпурным цветом, будто Лев Львович только что резал вареную свеклу, а потом потер ладонями щеки. Лысина угрожающе сверкала мелкими каплями пота, сжатые губы побелели. И вдобавок ко всему из телевизора сущей издевкой прозвучал закадровый смех. Юна поспешно нащупала пульт, выключила предательский ящик и вопросительно посмотрела на папу.

— Что случилось-то?.. — растерянно спросила она.

— И ты еще спрашиваешь!.. — от возмущения он принялся хватать ртом воздух, и Юна всерьез перепугалась за его здоровье.

— Пап, может, присядешь? Водички?

— Да ты… Как ты… Нет, в моем доме!.. Моя собственная дочь… Позор! Дичь! Я как на работе-то… Смерти моей хочешь, да?

— Тише, Левушка, — мама суетливо вбежала за мужем и принялась успокаивающе гладить могучие депутатские плечи. — Она же не думала, что все так выйдет…

— О чем речь-то? — Юна переводила непонимающий взгляд с одного родителя на другого.

— Ты вот вообще не помогаешь! — прошипела Елена Геннадьевна, ослабляя мужу галстук. — Не видишь, отца удар сейчас хватит?

— Ей наплевать! Такой позор…

И тут до Юны, наконец, начало доходить. Это таинственное «я подумаю» Игоря, небольшая пауза — и истерика отца. Конкурс. Значит, Игорь-таки нажаловался. Очень по-взрослому! Чуть что — ябедничать родителям! И все же Юна предпочла бы услышать объяснения, прежде чем произносить слово «конкурс» первой. Не стоило так глупо палиться, пока оставался хоть крошечный шанс, что у отца есть другой повод для гнева.

— Мам, я не понимаю…

— Правда, что ли? Глазки будешь тут строить? — Елена Геннадьевна смерила дочь суровым взглядом. — Или скажешь, что ты не в курсе, как эта похабень попала в Интернет?

— Моя собственная дочь!.. — продолжал задыхаться папа.

— Слушайте, ну фотка откровенная, конечно, — Юна пыталась сохранить достоинство. — Но ведь там все самое… Ну, короче, вся похабень, как ты говоришь, прикрыта! И вышло красивое… Ничего такого позорного.

— Я им с трибуны говорю, что я и моя семья — патриоты, — отец оттолкнул Елену Геннадьевну и двинулся на Юну. — И тут моя дочь в этом дешевом антироссийском издании! В таком виде! Отдалась с потрохами этим несчастным либерастам?!

— Причем здесь вообще политика? — удивилась Юна.

Она-то думала, что отец нервничает из-за морали, из-за обнаженки на фотографии. Но получить упреки в оппозиционных взглядах? Тридцатые годы, что ли, чтобы из-за какого-то конкурса делать ее врагом народа?

— Политика всегда при чем! — бушевал Лев Львович. — Как я теперь должен предвыборную кампанию строить, а? Скажи на милость? Меня вызовут на передачу и скажут, а что это, господин Лебедев, ваша дочка сотрудничает с натовскими шавками? И? Что я должен ответить? Что я один из этих мерзких лицемеров, у которых дети в Лондоне учатся?.. — грозный мужчина пошатнулся и схватился за Юнино трюмо. — Лена, корвалол!