— Пойдет, ага, — Юне казалось, что она вот-вот станет первым человеком в мире, который умер от неловкости.

Вцепившись в коробку, как в спасательную соломинку, Юна дрожащими пальцами разорвала пленку, со второй попытки подцепила конфету и, разодрав фольгу, целиком запихнула в рот, радуясь, что запретная сладость помешает ей наговорить еще каких-нибудь глупостей.

Шоколад… Боже, как она соскучилась по этому вкусу! Конфета таяла на языке, даря радость, покой и блаженство. Прикрыв глаза, Юна застонала и рухнула в кресло на колесиках.

— Как вкусно… — прошептала она с набитым ртом.

И лишь засунув за щеку еще одну дозу калорий, заметила, что Рома застыл, напряженно глядя, как она безбожно и не слишком эстетично расправляется с плохими углеводами.

— Прости… — Юна виновато подняла брови. — Ты, наверное, думаешь, что я дикая… Но если я сейчас не сделаю что-то очень плохое и постыдное, то взорвусь.

— Понимаю… — Рома прерывисто втянул воздух и, опустившись на корточки, открыл шкафчик под чайником. — Тебе черный? Зеленый? Есть кофе три в одном, но у него мыльный привкус…

— Чай будет в самый раз, — Юна выбросила третью золотистую обертку и только потом почувствовала, что накал страстей отпускает.

Они с Ромой в неловком молчании выпили по кружке горячего напитка, и Кулешов, извинившись, засел за обработку фотографий. Юна тихонько устроилась на одном из ящиков, слушая, как пощелкивают клавиши и едва различимо жужжит системный блок.

Правила вежливости предписывали не злоупотреблять гостеприимством, но Юне страшно было даже представить, как она пойдет куда-то в ночь одна. И, собравшись с духом, выложила Роме всю историю ссоры с отцом.

— Понимаешь, какое дело… — подытожила она свою печальную исповедь. — Я бы поехала к Ирке… Ну, к подруге… Но она куда-то уехала. И если ты не против…

— Оставайся, — перебил Рома. — Вообще не вопрос!

— А Вадик?

— Да Бог с ним, с Вадиком! — отмахнулся Кулешов. — Могу постелить тебе, отдохни…

— Правда? — спросила она с плохо скрытой надеждой. — Я завтра уйду, обещаю! Поговорю с Игорем, он одолжит…

— А вот с этим спешить не надо! — Рома вскочил и сдвинул ящики в ряд около стены, потом закинул сверху матрас. — Еще решит, что тебе некуда идти. Будет этим манипулировать…

— Но мне действительно некуда идти!

— Необязательно ему об этом знать, — Рома взбил подушку и указал Юне на импровизированное ложе. — Не парься, мы что-нибудь придумаем.

— Даже не знаю, как тебя благодарить! — Юна скинула кроссовки и с наслаждением вытянулась на матрасе. На деле постель оказалась удобнее, чем выглядела со стороны.

— Отдыхай, — улыбнулся Рома. — И скажи, если хочешь побыть одна. Я могу и дома поработать.

— Нет! — она приподнялась на локтях и умоляюще посмотрела на него. — Только не уходи! Я… Не хочу сейчас быть одна. Пожалуйста. То есть, если тебе надо…

— Не надо, — он присел рядом и успокаивающе пригладил ее волосы. — Лежи, я буду здесь.

Он посмотрел на нее долгим взглядом, вздохнул и собрался уже встать, но Юна нервно схватилась за его запястье.

— Побудешь со мной?.. — прошептала она. — Совсем чуть-чуть.

— Ох, Юна, Юна… — Рома качнул головой. — Давай, поворачивайся на бочок и считай овец.

— А ты?..

— И я, Юна, и я. Посчитаем вместе.

Она послушно повернулась к стене, чувствуя себя глупо счастливой. Со стуком упали на пол ботинки, и ящики скрипнули под тяжестью второго тела: Рома улегся рядом. Юна накрыла себя его рукой, как одеялом, и, уютно поежившись, закрыла глаза.

— Пять минуточек, — выдохнула она и впервые за последние дни уснула с улыбкой.

ГЛАВА 17

РОМАН Кулешов

8 часов

Друзья, по техническим причинам сроки выдачи заказов немного откладываются. 1–2 дня — максимум. Приносим свои извинения!

В качестве бонуса — распечатаем два любых понравившихся вам снимка в формате 15х20.

Спасибо за понимание.

Это была самая длинная ночь в Роминой жизни. Даже подготовка к экзаменам во время сессии не отнимала столько сил. Он знал, что надо встать и вернуться к обработке фотографий, что программа сама не откорректирует цвета и не отретуширует мелкие недочеты. Но оторваться от Юны… Гораздо проще было бы отрезать себе руку, которая мирно покоилась на мягком и теплом женском теле.

Юна поцеловала его. Роме неоднократно представлял себе, каково это: прижаться к ее губам, попробовать их на вкус, разделить дыхание на двоих. Но эти фантазии оказались жалким оттиском реальности, как если бы кто-то распечатал шедевр великого гуру вроде Мика Рока или Энни Лейбовиц на черно-белом принтере.