– Жду вас денька через три. Посмотрим, как пойдут мои пошатнувшиеся делишечки с вашими этикеточками. Бог даст, все куплю. Я уж в долгу, сами знаете, не останусь.

"Да уж, знаю. Не останешься", – подумал Ираклий Давыдович, а вслух согласился:

– Хорошо, хорошо. Вы уж не серчайте на меня, Петр Тимофеевич. Мы ж с вами друзья старые. Одного горя нахлебались-то сколько! Ведь так? Так.

– Да что вы, Ираклий Давыдович, я уже и позабыл-то все. У меня и без... Читали? Нет? Читали. То-то. Этот подлец Фицнер кого угодно с ног до головы обпишет. После такой препакостной гадости немешаевца и калачом не заманишь в мой ларек. Сволочь! Паству от меня отваживает! А мне что прикажете? В калошу садиться и плыть против течения? Может, ваши картинки и сделают доброе дело. А пока ни тпру ни ну. Вот так.

– Так я затем и пришел. Помочь другу – вещь святая. Я хоть и не семи пядей во лбу, но все понимаю, а газетную утку этого Фицнера мы в исполкоме проработаем. Это я вам обещаю. Мне б только... Так что все обиды прочь. Мир? Ведь так? Так.

– Мир, мир.

И друзья крепко пожали друг другу руки.

Секунда в секунду в пятнадцать с четвертью Ираклий Давыдович был у себя дома и подробно докладывал Остапу о произошедшем в квартире Ключниковых разговоре.

А через день, прогуливаясь по городу, великий комбинатор зашел в распределитель немешаевского Нарпищетреста и купил бутылку "Черноморского хереса". Херес оказался обыкновенным грошовым портвейном, гадкий вкус которого ни в какой мере не соответствовал рекламному тексту под финским солнцем. Еще через день Ираклий Давыдович уже продал нэпману Ключникову триста наклеек, а через десять дней Петр Тимофеевич скупил все. Поначалу торговля "Черноморским хересом" приносила неплохие барыши. Алкашей-выпивох и граждан-любителей пьянства очень притягивал отличительный признак хереса от других алкогольных напитков, а именно то, что синдрома похмелья черноморско-испанский херес не вызывает. Когда же питейцы, отводя душу, глушили новоявленный напиток стаканами, к утру вместо ясности сознания они испытывали дурноту и муть, тяжесть в голове и во всем теле. В конце концов Петр Тимофеевич остался в дураках: на складе "Карт-бланша" лежали новенькие пачки с девятью тысячами этикеток, а в кармане у Остапа – тысяча советских рублей.

Но для великого комбинатора эта мелкая афера была лишь началом большой комбинации...

Ночь была промозглая. На немешаевских улочках выли собаки и свистели сквозняки. Почерневшее небо похоронило во мраке всякую привлекательность. Сон подкрадывался к жителям города. Кутаясь в пальто, великий комбинатор быстро шел по проспекту Диктатуры пролетариата. Хулиганствующий холодный ветер мял ему лицо, проникал сквозь одежду и пинал в спину. В эту насморочную ночь должна была решиться судьба задуманного предприятия. Вихри дерзких идей веяли под Остапом Бендером. "Или я завязну в трясине жактовского служащего, или этот "карт-бланш" станет моим компаньоном, – думал он. – Других шансов на успех у меня пока нет".

Ключниковы жили в кирпичном доме на улице Парижской коммуны. Остап свернул в переулок, прошел мимо городской бани, миновал рыночную площадь и вскоре уперся в двухэтажный дом № 23-бис. Поднявшись на второй этаж, он дернул за держку звонка. – Кто? – осведомился за дверью сонный женский голос.

– Гражданин Ключников здесь проживает? – спросил Остап строго.

Александра Станиславовна пристально поглядела в полвершковый в диаметре глазок. Вид с иголочки одетого молодого человека и удостоверение заставили ее вздрогнуть и слепо открыть дверь.

Великий комбинатор долго не церемонился. Бросил пальто в передней, огляделся и прошел в гостиную. На диване лежал околпаченный Ключников. Лоб был прикрыт мокрым полотенцем. Лицо блестело от пота.

– Гражданин Ключников? – спросил Остап беспощадным до издевательства голосом.

– Да, я... – ответил Петр Тимофеевич, приподнимаясь с дивана и тупо глядя на гостя.

– Петр Тимофеевич?

– Я...

– Вы-то мне и нужны, – сухо сказал Остап, без церемоний усаживаясь в кресло.

– Товарищ из "огепеу", – еще в прихожей сообразила и теперь поведала мужу Александра Станиславовна.

Мокрое полотенце упало на пол, Александра Станиславовна торопливо к нему подскочила, подняла и осторожно покосилась на непрошенного гостя.

– Чем обязан? – обеспокоенно спросил Петр Тимофеевич.

– Фамилия Суржанский вам о чем-нибудь говорит?

Ключников хотел спросить: "Это что, допрос?", но удержал эти слова, а с его губ сорвалось жалкое и тихое:

– Как вам сказать...

– Это пока не допрос! – будто услышав непроизнесенное, успокоил Остап. – Я вам просто задаю вопросы, а вы обязаны на них отвечать.

– А-а, понимаю... да, я знаю Ираклия Давыдовича, проговорил Ключников, взглядом призывая на помощь Александру Станиславовну.

Бывшая пепиньерка молчала.

– Когда вы его видели в последний раз?

– Недели две тому назад, но точно не помню. – Петр Тимофеевич поджал под диван ноги, поджилки затряслись, на лице появился отпечаток страха. – А в чем, собственно говоря, дело? – У нас есть сведения, что он в вашем доме совершил кражу.

– Ираклий? – Петр Тимофеевич вскинул брови и конфузливо кашлянул.

Остап закурил папиросу и, перекатывая ее из одного угла рта в другой, полувопросительно выговорил:

– У вас все ценности на месте?

– Не может быть.

Остап немного помедлил, затем стряхнул пепел папироски на ковер, улыбнулся и сказал с ледяным спокойствием:

– Органы никогда не ошибаются, товарищ Ключников. Если я говорю, что кража была, значит она была. Где вы храните деньги, драгоценности?