В кабинете Альберта Карловича было зловеще и пакостно. Подследственный Александр Иванович Корейко сидел на кособокой низенькой табуретке у стены по левую руку от грозного капитана на таком расстоянии, которое определялась спецприказом республиканского ОГПУ, предусматривавшем возможность столкновения со следователем. В простенке между окнами висела живописная картина с душесогревающим сюжетом: на фоне изумрудной равнины товарищ Сталин держал на руках премиленькую пятилетнюю девочку. По правую руку от капитана висел плакат, с которого на подследственного Корейко глядел широкоплечий красноармеец, пальцем грозил, да цитировал Великого Учителя:

МЫ ДОЛЖНЫ ОРГАНИЗОВАТЬ БЕСПОЩАДНУЮ БОРЬБУ СО ВСЕМИ!

Грянул телефонный звонок.

– Расстрелять! – приказал капитан трубке. – "Дни Турбиных"? Это что, пародия? Нет? Что-то вроде "Евгения Онегина"? Не знаю такого! Снять! А директора театра и всех лошадей блатных под суд! Что? Да ничего подобного! Управу мы на всех найдем. Хотите – расстреливайте! В клинику? То же можно! Вы там, товарищи, сами решайте, чего меня от дел отрывать!

На лице подпольного миллионера на самом деле никакого лица не было.

– Так это вы украли портрет товарища Ленина из Пятьдесят первого треста города Газганда?

– Я не крал, товарищ следователь.

– Разберемся.

– Я коммунист! – Александр Иванович встал и тут же опустился на прежнее место.

– А как быть вот?..

И с этими словами капитан протянул Александру Ивановичу листок бумаги, исписанный крупным, анонимным, почерком.

– Это же анонимка! – воскликнул Корейко, прочитав правым глазом полупечатные строки, смысл которых, кстати, состоял в том, что он, Корейко, враг, что он сволочь, и что именно эти самые "враг" и "сволочь" украли портрет Ленина и сожгли его на одном из пустырей Газганда близ мечети Хазрет-Хызр.

– Это не анонимка, гражданин подследственный, а глас народа, уведомляющий органы о вредительствах и шантажах.

– Я ничего не крал и ничего не сжигал, – улыбнулся грустной улыбкой Корейко.

– Созна-аешься! – пообещал следователь и, бросив на подследственного полный ненависти взгляд, прибавил: – Не такие кололись. Тебе куда палец воткнуть, чтоб полилось? А?

Александр Иванович мучительно простонал, сцепил обе руки ладонь к ладони и сто первым чувством человека, которого должны бить, понял, что у него неприятности.

Между тем капитан встал из-за стола и подошел к плакату с цитатой вождя. Пришпилив кнопкой анонимный глас народа к стене, Альберт Карлович закурил папиросу и, начиная терять терпение, грозно ухнул:

– Ты будешь просить меня о смерти, но я не из добреньких! – Я не жег! Я не крал! – визгливо заныл Корейко. – Это какое-то безумие!

Сперва капитан произвел свой коронный удар по челюсти, затем чуть подушил подследственного, потом мягко ударил поддых и закончил экзекуцию смачной пощечиной и словами:

– Контра недобитая!

Александр Иванович подумал так: "Да пошел ты!", но пробормотал по-другому: – Может, это кто-то другой жег? А, товарищ?

– Ты на кого, петух гамбургский, стрелки переводишь?

– Я не перевожу.

– Как же не переводишь, когда переводишь!

И тут в голове у Александра Ивановича соскочил какой-то рычажок: Корейко потянул носом воздух, испустил тяжелый насосный выдох, на щеках забрезжил румянец, одним словом, ополоумел:

– Я не петух гамбургский, я гражданин Советской страны! – Чего, чего?! Тебе что, мало? Я вижу, что ты мозгов добавлять не хочешь!

После этого восклицания капитан сильным ударом в лицо столкнул подозреваемого с табуретки. Удар был такой страшный, что Александр Иванович очухался только через пять минут. Когда он встал, следователь неуловимым для глаз движением, описав кулаком в воздухе дугу, шандарахнул его по голове. Александр Иванович с глухим стуком вновь свалился на пол. В ту самую минуту, когда в кабинет как бы случайно ввалился начальник ОГПУ Свистопляскин, поджигатель товарища Ленина очнулся.

– Кого мутузим? – без всяких церемоний спросил Свистопляскин.

– Контру, Роман Брониславович. Сжег, собака, портрет Ленина.

– Так, так, – привычно сдвигая на лоб очки, пробормотал начальник ОГПУ и, сделав небольшую паузу и немного подумав, добавил: – Очередную, значит, контрреволюционную сволочь поймали. И когда ж вы, гады, успокоитесь? А? Ведь бесполезно же. Бесполезно! Сколько вас в СЛОН, на Вишеру поотправляли... Ан нет, все равно лезут, вредят. Что, говоришь, он сделал?

– Сжег портрет...

– Ах ты ж стерва! – стиснув зубы, продолжал Свистопляскин. – Ленина жечь?! Не иначе тут, капитан, заговор! Не иначе.