Скрипнула дверь, в образовавшийся проем просунулась Люськина голова, встревоженные глаза вопросительно уставились на Огурцова.

– Подожди, Люся, подожди, – махнул ей Иван Иванович. – Мы уже заканчиваем…

Люська перевела горючие глаза на Николку, тяжко вздохнула и прикрыла дверь.

– Ну и, может быть, самое главное, – Иван Иванович отложил ручку и посмотрел на Николку тем особенным взглядом, про который Матрена Ивановна с усмешкой говорила: «Что, Ваня, в тебе мент проснулся?» Может и не мент, а вот докопаться до истинной причины Колькиного поступка – ему очень хотелось. – Я хочу знать, Николка, почему ты, нормальный парень, без пяти минут – глава семейства, пошел на убийство? Застрелили Яшку… Понятно, жалко его стало, ты ведь год назад из соски его кормил… Это мне понятно. Но не человека же за это убивать, Николка! Это же охота на зверя была, законная охота, между прочим, по лицензии, и кто под выстрел попал – того и положили… Ты же у деда на кордоне с малых лет обитал, знаешь все это не хуже меня… Так почему у тебя, Николка, рука на человека поднялась? Вот что я хочу понять…

– А я знаю, – тяжело вздохнул Николка и грустно посмотрел на зарешеченное окно. – Мне бы самому кто это объяснил – я бы ему большое спасибо сказал… Честное слово, дядя Ваня, сам ничего не пойму… Да и помню я об этом как-то смутно, словно все это не со мной было или во сне… Я почему и побежал тогда: мне казалось, что чем дальше я убегу, тем быстрее это наваждение кончится… Я ведь все по минутам могу рассказать до того момента, когда выстрелы услышал, а чуть раньше в ту сторону Яшка ломанулся… А вот после выстрелов мне только и запомнилось, что я куда-то бежал и как-то странно, опять же, бежал… Меня словно какая-то сила вперед волокла, а я лишь ноги переставлял, и то не поспевал за той силой…

– Вот-вот, – встрепенулся Иван Иванович, не сводя с Николки глаз. – Мы с твоим дедом два раза на коленях по тем следам, что ты оставил, проползли… И знаешь, что нас больше всего удивило? Перед тем, как Ромашова ножом ударить, ты, похоже, по воздуху одиннадцать метров и семь сантиметров пролетел…

– Как так? – удивленно выпучил глаза Николка.

– А так, – развел руки Иван Иванович. – Хорошо видно, где ты оттолкнулся ногой, там мох с камней сорван, и где приземлился – каблуками сапог ты две кучки моховой подстилки наскреб. Получается так, что ты вроде как тормозил, чтобы Ромашова с ног не сбить. Это что же, инерция у тебя такая была? А, может быть, ты прыжками в длину с детства увлекаешься? Рекорды ставил, а?

– Да что вы, дядя Ваня, – невесело усмехнулся Николка. – Прыгал только в школе, на уроках физкультуры, метра на два – не больше… А одиннадцать – так и олимпийские чемпионы не прыгают.

– Не прыгают, – подтвердил Огурцов. – Я проверил… Разве что тройным. А ты вот – прыгнул. Почему?

– У меня что еще в памяти осталось, – наморщил лоб Николка. – Только не думайте, дядя Ваня, что я с роликов скатился или вину с себя хочу свалить… Нет, честное слово, тут другое… Мне показалось, что этот проклятый кинжал меня за собой тащил. Вот вы говорите, а я даже не помню, как ветки рубил, и как того охотника ударил – тоже не помню… Помню, что Яшку погладил, что нож в карман спрятал, а потом я уже на мотоцикле мчусь на станцию к Люське…И дальше – все хорошо помню, опять по минутам могу рассказать…

– Мне бы на этот кинжал взглянуть, – задумчиво проговорил Иван Иванович. – Может, я что-то и понял бы… Ты куда его дел-то? В лесу и на кордоне мы его не нашли…

– А я о нем только в поезде вспомнил, там и оставил, – и Николка подробно рассказал, где и как он оставил кинжал в поезде.

– Вагон, в котором ехал, помнишь?

– Да… Вагон номер четыре, туалет рядом со служебным помещением… Чистый такой, аккуратный, я еще удивился – никогда таких в поездах не видел.

– Ну и ладно, Николка, – вздохнул Огурцов, пряча подписанный протокол в планшет. – Пока достаточно… У тебя, – он взглянул на ручные часы, – есть еще полчаса. Можешь там, в коридоре, со своей Люськой пообщаться… И запомни – жизнь на этом не заканчивается. Все проходит – пройдет и это. Ты же в армии служил, знаешь, что жить человеком можно везде… Даже – в лагере. Поэтому наберись терпения и не паникуй. Договорились?

– Договорились, – с явным облегчением ответил Колька. – Так мне, дядя Ваня, к Люське-то можно сейчас?

– Конечно, можно, чудак-человек, – улыбнулся Иван Иванович. – И договаривайся с ней, пока время есть, чтобы она тебя ждала… Хорошая деваха, – ты за нее покрепче держись…

– Спасибо, дядя Ваня, большое спасибо вам за все! – у Николки повлажнели глаза.

– Ступай, Николка, ступай, а то время-то тикает. Вот-вот следак из райцентра подъедет… Он и так нам с тобой два дня простил, спасибо ему большое…

И долго смотрел Иван Иванович на плотно притворенную Николкой дверь. Трудно складывалась судьба у Николки, но Огурцов почему-то верил, что парень не сломается, не потеряет себя, тем более, что есть у него Люська, на которую, по всему видно, ему можно положиться.

«Светка, ты думаешь, я так и буду терпеть твои припадки? У меня ведь тоже терпило может кончиться… Я что, в своем офисе теперь должен прописаться на постоянное жительство, что ли? Так меня не только с этого жительства, а и с работы запросто попросят. Ты хотя бы это понимаешь? А с работы попросят – в том числе и тебе мало не покажется. Не только про дубленку, но и про отпуск на Капри можно будет забыть и больше не вспоминать… Я же тебе нормальным языком говорил и говорю, что подсунули мне эту подлую резинку с запиской, как ты этого не понимаешь? Специально подсунули, чтобы семью нашу развалить, а ты и рада стараться. Я что, на сумасшедшего похож, чтобы такую дрянь специально домой тащить? Ладно, Светка, больше я на эту тему говорить не буду. Надоело. Решай сама, как ты дальше жить собираешься. Вадик».

Перечитав эсэмэску, Вадик обиженно засопел и посмотрел на часы – было без пятнадцати минут семь часов вечера. Ранние сумерки уже давно опустились на город, и лишь недавно выпавший снег, пока еще чистый и пушистый, ровным белым сиянием стоял за окном. Вадик нажал на кнопку, и его эсэмэска понеслась над заснеженными домами, улицами и перекрестками, прямо к его дому, по которому, надо сказать, он уже изрядно соскучился. Ведь пошел четвертый день, как он переселился в свой офис. И если первые три дня, самые тяжелые и безнадежные, он тупо провалялся на служебном диване, то сегодня, наконец, встрепенулся и сам себе твердо сказал – хватит! Это решение особенно окрепло после того, как он заглянул в пустой холодильник. В самом деле, не помирать же с голода в ожидании, когда Светка перебесится и позовет его домой. Она-то, небось, тот говяжий язык до сих пор лопает и салатом из кальмаров закусывает… Нет, так дело не пойдет, так – вообще не катит… Он тоже нормально поесть имеет полное право, а потому сегодня у него – ресторан! И хороший, ну, просто очень хороший шмат мяса, какой-нибудь бифштекс с кровью, и триста грамм водочки под него он себе обязательно закажет. А что – легко! А Светка пусть еще один язык сварит, потом на сливочном масле обжарит и съест, он – не против. Он – не жадный. Только куда вот такое раздельное питание и проживание может завести – он не знает, и в данный конкретный момент – знать не хочет. Раз Светку это никак не колышет, раз она не догоняет, чем дело может кончиться, ну, значит, так тому и быть. Лично он ничего такого не хотел и никогда не планировал…