Все, пора уходить, сейчас буквально каждая секунда на счету. Скоро начнет светать, а до этого, кровь из носу, нужно успеть оторваться хотя бы на пару-тройку километров. Поскольку теперь за них в любом случае возьмутся всерьез. И уже совершенно неважно, принимают ли их за парашютистов, или нет: искать станут со всем рвением и прочей боевой злостью. Глебовка стала для фрицев серьезным ударом по самолюбию, особенно, с учетом захваченного румынского контрразведчика (хотя далеко не факт, что они об этом наверняка знают, штаб-то благополучно сгорел, так что пока еще разберутся в количестве и принадлежности обгорелых трупов), но разгромленного аэродрома – однозначно не простят. И разведчики это отлично знали: обсуждая план операции, Степан не скрывал, что нападение на аэродром вполне может оказаться билетом в один конец. Авантюрой, как уже говорилось. Но с необходимостью нанести этот удар однозначно согласились все бойцы – еще и оскорбились, когда Алексеев предложил несогласным остаться в прикрытии. А сейчас стоило попытаться вырваться. Пусть и с минимальными шансами на успех – но попытаться…

Внезапно заработавший пулемет отвлек старлея от размышлений: Карасев вступил в бой. Хреново. Похоже, отойти они – по крайней мере, они с десантником – не успели.

Присев за бруствером капонира рядом с Федором, морпех подтянул поближе запасной короб с патронной лентой и изготовил к бою ППШ:

– Куда пуляешь, Федь? Немцы?

– Да кто ж их в темнотище разберет? Или фрицы, или союзнички ихние, мамалыжники которые. Вон оттудова подбирались, со стороны леса, как вы и предупреждали. Я их осадил немного, но сейчас…

Сержант недоговорил: лесная опушка расцвела множеством вспышек, и в обвальцовку орудийной позиции ударили первые пули, пока еще не особо прицельные. Основная масса прошла выше, с коротким свистом вспарывая воздух над головой или визгливо уходя в рикошет, если попадали по зенитке.

Сдавленно выругавшись, Федор ответил длинной, патронов на пятьдесят, очередью, заставляя особо ретивых стрелков убавить боевой пыл и залечь. Старлей же, пальнув куда-то «в направлении противника», лихорадочно прикидывал диспозицию и варианты собственных действий. Диспозиция выходила донельзя хреновой, хреновей некуда: они-то стреляли по самолетам, потому, расположение остального аэродромного хозяйства (по которому работала зенитка Ивченко с Мелевичем) оставалось с их стороны. И основные силы фрицев сейчас идут именно отсюда. Парни пока еще имеют шансы уйти, но кто-то ведь должен и прикрыть их отход. «Кто-то» – это, в смысле, они с Карасевым. Вот только… к чему обоим-то погибать? Пусть даже и донельзя героически? С эмгэшником он и в одно рыло справится. Вот только парашютист же упрямый, может и заартачиться…

– Федь, отсекай фрица, дай мне пару минут, – решение пришло неожиданно. Уложив на колени трофейную планшетку, старлей вытащил блокнот и торопливо, едва не сломав грифель карандаша, набросал несколько предложений. Писать практически на ощупь было непривычно, но особого смысла в его каракулях и не имелось: никакой серьезной информации записка не несла, предназначаясь исключительно для сержанта. Так ему будет проще уйти, искренне веря, что командир передал нечто донельзя важное, что не должно попасть в руки противника. Главное, чтобы не перестарался, блин.

Над головой экономно тарахтел МГ-42 и эмоционально, на чем свет стоит, матерился Карасев. Горячие гильзы сыпались вниз, порой негромко звякая о шлем. В ответ тоже стреляли, но уже не столь интенсивно: оказаться под пулеметным огнем противник не ожидал. Увы, но ситуацию в целом это никак изменить не могло. Рано или поздно их обойдут с флангов и тупо закидают гранатами.

Запихнув блокнот обратно, Алексеев, поколебавшись, снял с пояса ножны со штык-ножом:

– Сержант Карасев, слушай боевой приказ!

– А? Чего говорите, тарщ командир? – парашютист очумело взглянул на морпеха. – Виноват, не расслышал.

– Приказ, говорю, слушай! – старший лейтенант впихнул в руки бойца полевую сумку. – Уходишь немедленно, догонишь ребят, маршрут отхода знаете, вместе разрабатывали. Идите в точку встречи, если не получится – возвращайтесь на плацдарм самостоятельно. Населенных пунктов и дорог избегать, идти только лесами. Планшетку доставишь капитану третьего ранга Кузьмину или майору Куникову, передашь лично в руки. А вот это, – поверх планшета легли обшарпанные ножны, – передашь старшине Левчуку, он поймет. И сидор мой забери, мне без надобности. Только поосторожнее с ним, там килограмма с два тротила и детонирующий шнур, тоже старшине отдашь. Ну, или по дороге потратишь, мало ли, как оно выйдет. Все, ноги в руки – и ушел. Бегом!

– Как же это?! – охнул Карасев. – Не правильно… как же я вас одного-то оставлю?! Не могу я так…

– Сержант! – почти до крика повысил голос Алексеев. – Охренел?! Выполнять приказ командира группы! Ну, не слышу?

– Так точно, – засопел, пряча взгляд, десантник.

– Вот и договорились, – кивнул старлей, понизив тон. – Не спорь, Федя, знаю, что делаю. Так нужно. Вон туда отползай, я прикрою, дальше сам разберешься. Парням привет передавай. И, кстати, гранату свою знаменитую оставь, мне нужнее. А те наряды я с тебя снимаю, искупил, так сказать, проявленной в бою личной храбростью. Все, дуй! Вперед, я сказал! Три секунды – и я тебя в упор не вижу!

Убедившись, что парашютист благополучно растворился в темноте, Степан поудобнее обхватил пулеметный приклад. Никаких сомнений в душе, как ни странно, не было и в помине. Равно, как и страха. Исключительно твердая уверенность, что он все сделал правильно.

Неизвестно чему улыбнувшись, морпех глубоко вздохнул, на миг до боли зажмурив глаза.

Морозный воздух пах порохом, горящим авиационным бензином и смертью.

Поймав в прицел подсвеченные далеким пламенем фигурки осторожно приближающихся врагов, с присвистом выдохнул и плавно, как учили когда-то, потянул спуск…