Пока императорская чета под моим чутким «контролем» общалась с Петровым в сторонке, продолжая расточать тому комплименты, остальные «гости» приблизились к портрету и принялись его оживленно обсуждать.

— Отец, — услышал я расстроенный голос Константина Пожарского, — похоже, после этого портрета дядьки Николая нам с Гришей придется своих долгонько дожидаться. Петров пока всех Романовых не перепишет, они его на сторону не отпустят!

— Не отпустим! — это был голос дядьки Николая. — А тебе, Костя, лучше подождать. Согласись, лучше в форме полковника быть запечатленным для истории, чем подполковника?

— Ты прав, Коля, да и орденов надо бы подкопить для пущего эффекта…

Мои опасения насчет планов бабки на моего друга стали подтверждаться за ужином: сначала императрица аккуратно осведомилась у художника, сколько времени ему надо на отдохнуть, потом стала намекать на то, что мои покои в Кремле пустуют, а уж до Суриковки Сашеньку как-нибудь доставят и обратно в Кремль привезут… Петров при этом что-то скромно бурчал и опускал глаза. И только я собрался вмешаться, как меня опередил отец:

— Мама, дайте молодому человеку немного прийти в себя, а к этому вопросу можно вернуться чуть попозже! У Александра зимняя сессия на носу, ему готовиться надо.

— Решаемый вопрос, — чуть нахмурилась та. — Один звонок ректору, и все…

— И какой пример мы покажем остальным? — делано возмутился отец и покосился в нашу с братьями сторону, успев при этом мне незаметно подмигнуть.

— Александр прав, дорогая, — вмешался император. — Не будем перегибать палку. Да и есть некие обстоятельства, — он многозначительно показал глазами супруге в мою сторону, — которые могут существенно повлиять на визуальное восприятие твоего портрета, дорогая, и, заметь, только в лучшую сторону.

— Об этом-то я и не подумала. — важно кивнула императрица. — Спасибо, что напомнил, дорогой! Сашенька, отдыхай и готовься к сессии, думаю, она у тебя пройдет без всяких там проблем, уж я позабочусь.

— Спасибо, государыня! — чуть расслабился Петров.

Зато напрягся я: опять засада на ровном месте! Хрен теперь бабка вообще с меня слезет! Успокаивало одно: теперь вертеть ею можно как вздумается.

В десятом часу вечера нас с братьями было решено отправить в училище:

— Нечего прохлаждаться, молодежь, да еще и с алкоголем! — заявил нам изрядно «подпитый» царственный дед. — Вы и так уже в увольнительной слишком задержались. — И, перестав обращать на нас внимание, обратился к другому моему деду, не менее «подпитому»: — Мишаня, а помнишь, как мы с Вовкой на третьем курсе из увольнительной из-за тебя опоздали?

— Не из-за меня, а из-за тебя, Коля!..

Понятно, разрешения остаться в особняке у меня никто спрашивать и не подумал, ну и ладно, мне не жалко, конкретно сейчас меня волновал другой вопрос:

— Прохор, это ты отца насчет Петрова предупредил? — поинтересовался я у провожавшего нас воспитателя.

— Ага. Я так подумал, что очередной конфликт на ровном месте со старшими родичами тебе не нужен, вот с Сашей тихонько и переговорил. Не переживай, он обещал нашего Смоленского Рембрандта в обиду не давать. Ну, ты сам все слышал…

— Слышал. Спасибо, Прохор!

— Езжай уже! И глупостей не натвори!

— Передай Михееву, что я завтра после обеда жду машину, в Ясенево надо бы метнуться.

— Я сам за тобой приеду, тем более сегодня у меня последние сутки ареста.

— По Решетовой соскучился? — не удержался я.

— Езжай давай!

— Вике привет передавай.

— Курсант Романов, у меня приказ подвергнуть вас аресту и поместить на гауптвахту. — Дежурный прапорщик на КПП сделал знак явно дожидавшимся меня двум «мухоморам».

— Есть, господин прапорщик! — я завел руки за спину, опустил голову и чуть сгорбился. — Не делал я этого, начальничек! Век воли не видать! — От разрывания на груди камуфляжа решил все же отказаться, это был явный перебор.

— Отставить ерничество, курсант! — прикрикнул на меня тот. — Увести арестованного!

И я шаркающей походкой под заинтересованными взглядами редких курсантов и ухмылками братьев направился на выход с КПП, «мухоморы» пристроились сзади.

— Начальнички, куда идти-то? — поинтересовался я на развилке почищенной дорожки. — Первоход я, неопытный еще…

— Налево, — меня буквально пихнули в нужную сторону. — Разговорчики!

— Без рук, начальнички! А то огорчу!

— Разговорчики! — Тычков, однако, больше не последовало.

Так мы и дошагали до гауптвахты, представлявшей собой обнесенное забором с колючей проволокой одноэтажное здание с решетками на окнах, скрытое от посторонних глаз за здоровенными гаражами, больше похожими на ангары.

После соблюдения всех формальностей в виде передачи меня дежурному по гауптвахте, выворачивания карманов, отъема всех личных вещей, вытаскивания шнурков из берцев и надевания браслетов меня наконец поместили в крохотную камеру с серыми стенами и тусклым освещением, и заперли там. Оглядевшись, я остался весьма доволен — жить было можно, а уж от отполированных до блеска задницами нерадивых курсантов досок на нарах я пришел в полный восторг! Какая-никакая, а экзотика при моей-то скучной жизни, теперь и мне можно будет с гордым видом во всеуслышание заявить, что на губе сидел, а не пугать друзей рассказами про Бутырку. Да и высплюсь опять же в тишине после напряженных выходных, звукоизоляция здесь должна быть на уровне, с такой-то толщиной стен!