— Иди снова спать, — говорит он.

— Ну ладно. И не волнуйся, все нормально. По крайней мере, теперь у меня есть причина врываться в спальню мужчины, — говорю я, подмигивая, и ухожу.

Закрыв за собой дверь, я глубоко выдыхаю в попытке сбросить напряжение. Я все еще чувствую на своей ладони тепло его руки. Этот мужчина пробуждает во мне очень противоречивые чувства. Мне одновременно хочется защитить его и бежать прочь. Хотя я едва знаю его, он делает со мной что-то, что, как я знаю, опасно. Но Лиам дарит мне благодаря своей доброй и заботливой натуре такое чувство безопасности, что иногда кажется, будто он больше беспокоится обо мне, чем о себе. При всем при этом, я для него такая же посторонняя, как и он для меня.

Лиам

Как только Тесса выходит из комнаты, они возвращаются: образы, которые настигают меня каждую ночь. Они делают все для того, чтобы у меня внутри царила кромешная тьма. Чувство вины, что пытало меня все годы мучительнее, чем все то, что делали со мной террористы.

Я лежу в этой врытой в холм хижине, сделанной из плоских камней и грязи. Такой же, как и все другие жилища вокруг, чтобы невозможно было разглядеть с воздуха. Весь лагерь сливается со здешним ландшафтом. Даже транспортные средства и небольшие бараки, где они хранят свое оружие.

Нога горит огнем, все мое тело, кажется, громко кричит в знак протеста против лихорадки и боли. Я уверен, что умру. Они лишь наскоро подлатали меня. Несколько раз в день ко мне посылают женщину, которая меняет повязки, кормит меня супом и поверхностно моет.

Она никогда со мной не разговаривает. Никто здесь не говорит со мной. Они попытаются привести меня в более-менее сносное состояние, чтобы затем потребовать выкуп. Я знаю, как это работает, сам несколько раз присутствовал при выкупе пленных. Каждая искра чести в моем теле требует, черт возьми, смерти, чтобы не принести этим подонкам никакой выгоды. Но потом я думаю о бабушке и о том, как сильно она будет по мне скучать. Это сожрет ее: после потери родителей, потерять еще и меня. Поэтому знаю, я должен быть сильным для нее. Я не могу допустить, чтобы после всего, что она для меня сделала, ей пришлось бы из-за меня страдать. Почему я делаю то, что делаю? Почему я, трус, сбежал и добровольно пошел в армию? Я мог бы сейчас быть рядом с ней, как и должно.

Гнев во мне заставляет сжаться мои мышцы, что приводит к новой вспышке нестерпимой боли. Я крепко сжимаю челюсти и сражаюсь с адским пламенем в моем теле. Меня бросает то в жар, то в холод, кожа покрыта испариной. Где-то в непосредственной близости я слышу скулеж женщин. Рабыни?

— Эй! — Кто-то пинает меня в раненое бедро, я задыхаюсь и вглядываюсь в темноту хижины. Вижу только смутный силуэт. — Тебе уже давно пора встать на ноги.

— Отсоси! — хрипло выжимаю я.

Следующий удар прилетает мне в бок. Я стискиваю зубы и глотаю боль. Я не хочу, чтобы этот мудак знал, что мое тело ощущается как один большой спазм.

Глубоко вдыхаю и не моргая смотрю на тень рядом со мной. Меня сводит с ума, что я не могу лучше его рассмотреть. Я хочу видеть его лицо, хочу читать его эмоции. Но слышу только его дыхание и тихий шелест камней под его военными ботинками. Днем я уже видел нескольких из них, когда они проходили мимо входа в мою хижину. В ней нет ни двери, ни решеток, просто низкий проем, недостаточный для того, чтобы пройти не склоняясь. Мужчины всегда носят с собой патронташи и оружие, ножи и ручные гранаты, у некоторых даже есть длинные клинки, сабли. Я уже видел несколько проезжающих мимо джипов и грузовиков. Могу слышать мужской смех, их разговоры. Большую часть времени они говорят по-арабски, чтобы я не мог их понять. Я и не понимаю, мой арабский ограничен несколькими предложениями, которые должны помочь в чрезвычайной ситуации общаться с населением.

— Для тебя было бы лучше встать на ноги, или мы избавимся от тебя, — говорит он на ломаном, очень жестко звучащем английском. — Неважно, как ты чувствуешь себя, завтра утром мы тебя перевезем.

— Куда? — измученно хриплю я. Мой голос звучит так же бессильно, как я себя ощущаю.

— Это тебя не касается. Но у командира есть к тебе несколько вопросов.

— Что ж, надеюсь, я сдохну в пути.

— Я знаю, вы, морские котики, думаете, что вы особо умные и сильные, но у нас есть свои методы. И они получше, чем ваши методы пыток. — Он презрительно фыркает, затем под его ботинками скрипят камешки, когда он делает два шага назад и вперед. — Было бы жаль, такой как ты мог бы принести хорошие деньги.

Снаружи кто-то проходит мимо и что-то выкрикивает, чего я не понимаю. Затем оба мужчины смеются, прежде чем тот, что снаружи, уходит.

— Мы не ведем переговоры с террористами, — хриплю я.

Он снова бьет меня в бок, на этот раз с меньшей решимостью, но боль тем не менее, пронзает мое тело как ураган.

— Вы всегда так говорите.

— И именно это имеем в виду.

По крайней мере, я. Неважно, что они хотят знать. Неважно, что они будут делать. Я умру с честью, от меня они ни хрена не услышат. Мне все равно долго не продержаться. Я уже сейчас почти труп. Эти придурки просто наскоро подлатали меня, чтобы выудить информацию, а потом продать. Могли бы и не напрягаться с лечением. Они должны были позволить мне умереть. Результат был бы таким же. От меня они ничего не узнают.

Я фрустрировано закрываю глаза, когда он уходит и оставляет меня одного на грязном матрасе. Ну значит, я умру завтра. В моем состоянии невозможно пережить транспортировку черти-куда, посреди задницы мира. И даже если это произойдет, то я не переживу и получаса пыток. Бабушка как-нибудь справится. А если нет? Я действительно облажался и не думал ни секунды о женщине, которая меня воспитала. Но остаться в Гленвуде было невозможно. Не после всего, что произошло.

***

— Ты едешь в Стиллуотер? — удивленно спрашиваю я Тессу, направляющую грузовик на перекрестке налево вместо того, чтобы повернуть направо в сторону Гленвуда.