– Дезертир! К чертутуту! Вещи к чертутуту!

Но у Степана нашлась защитница. Василиса Петровна стала между офицером и денщиком и сказала серьезно-тихо, потирая почему-то руки, покрытые тонкой, прозрачной кожей:

– Алеша! Не кричи на него. Он тебе жизнь спас!

– Не нужно! Не нужно! Не нужно... жизньньнь спасать!

Алеша быстро зашагал по комнате, размахивая костылями, оглядываясь на Степана страдающим глазом через плечо, и уже не находил слов. Мать испугалась, бросилась в кухню, принесла воду в большой медной кружке. Алеша пил воду жадно, но у него сильно заходила вправо и влево голова, и медная кружка ходила вместе с ней. У матери сбегали по щекам слезы. Она взяла сына за локоть:

– Успокоцся, Алеша, какой он там дезертир! Ну, поживет у нас и поедет. Куда-нибудь поедет. Видишь, он говорит, что война кончена.

Алексей ничего не ответил матери. Он сидел на диване, вытянув большую ногу на костыле, и смотрел куда-то широко открытыми глазами. Уэто уже не были глаза его юности. Они были, как и раньше, велики, но по ним в разных направлениях прошли налитые кровью жилки, и они смотрели теперь с настойчивым мужским вниманием. Алеша поднял их к матери и приложил к губам ее руку, облитую не то водой, не то слезами.

– Ничего, мама, ничего, - сказал он.

Мать властно отняла у него костыли, склонила его плечи к подушке и протянула ему книгу, которую он читал раньше: "Дворянское гнездо". Он бладарно улыбнулся ей и нашел страницу.

В кухне ее поджидал Степан. Он присел на табурете и продолжал ее работу - чистил картофель.

– Как же теперь будет?
– спросила мать.

– А?
– широко улыбнулся Степан.
– Как будет, никто не скажет. А только он обязан пофордыбачить. По службе обязан, потому что офицер и командир батальона. Это тебе не шутка. А только воевать кончено!

18

Василиса Петровна еще в первый день сказала Степану:

– Ты, Степан, не говори старику, что удрал с фронта, а то он у нас сердитый и порядок любит.

– Да я и не скажу, боже сохрани. Потом, разве, когда привыкнем.

Василиса Петровна внимательно пригляделась к Степану, да так и не разобрала, кто к чему будет привыкать.

А только она напрасно беспокоилась о Семене Максимовиче. В первый же вечер, как только увидел он Степана и пожал его широкую руку, так и сказал:

– А, еще один воин? Удрал, такой-сякой?

– Нехорошо говоришь, хозяин, не по-военному. Не удрал, а отступил в беспорядке. А еще говорят: потерял соприкосновение с противником.

Семен Максимович иронически глянул на Степана, но было видно, что Степан ему пришелся по душе:

– Не понравился тебе противник?

– Не понравился, Семен Максимович, здорово не понравился. И связываться не хочу.

– Ты, видно, не дурак. Сколько тебе?

– Да вот скоро тридцать шесть будет.

– Не дурак.

– Да нет, Семен Максимович, не дурак.

На что уж суровый человек был Семен Максимович, а тот улыбнулся:

– Где офицер наш?

– Его благородие в госпиталь поехал ночевать.

– Ну, давай ужинать. Садись, брат Степан... Как тебя по отчеству?

– Да это ни к чему.

– А говорил, не дурак. Как же это ни к чему? У русских людей так полагается: имя и отчество.

– А это смотря какие люди.

– Смотря какие! Люди все одинаковые. Чего я буду тебя без отчества звать. Ты ведь не мальчишка. А слуг у меня никогда не бывало, не привык я к лакеям. Да и ты человек, надо полагать, честный.

– Да в этом роде. Если так... Плохо лежит меньше тысячи, ни за что не возьму.

– А если больше?

– А если больше, не ручаюсь. Если больше, - может быть, какая-нибудь свинья положила.

Семен Максимович ставил на стол бутылку с самогоном и даже задержался:

– Ха! А ты и в самом деле не дурак, Степан...

– А Иванович.

– Степан Иванович. Садись. Самогонку пьешь?

– У хорошего хозяина пью.

– Только я больше двух рюмок не дам. Не жалко, я не люблю пьяных.

– Пьяных и я не люблю, Семен Максимович. Пьяный человек вроде как и на барина похож, потому что кричит, и вроде как на лакея, потому что все кланяется. И не разберешь, кто он будет.

– Ишь ты? Правильно. Так, рассказывай, Степан Иванович, почему тебе неприятель не понравился.

– Да он все стреляет, а мне умирать не хочется.

– Смерти боишься?

– Смерти не боюсь, а умирать как-то расхотелось.

– А раньше хотелось?

– Да раньше как-то... ничего. Мне это говорят: умирай за веру, царя и отечество, ну, думюа... подходяще, за это можно.