– Как тебя зовут? Маруся?
– спросил Алеша.

– Ой, боже ж мой, господи, Маруся! А откуда вы познали?

– Так по глазам же видно.

Маруся дернулась к дверям, но оглянулась на Алешу сердито:

– У! По глазах! Ничего по глазах не видно!

Капитан серьезно вытянул губы:

– Ну, что ты, милая, как тебе не стыдно! Такая большая и такого пустяка не знаешь! Всегда видно.

– А почему по ваших глазах не видно, как вас звать?

– Так он же не Маруся.

– Ой! Какие вы! А... а угадали, смотри!

Очарованная этим обстоятельством, Маруся блаженно загляделась на Алешу. Он поставил ей стул:

– Марусыно, сердце! Садись, красавицы!

– А для чего?

Но села, не спуская с Алеши пораженных событиями очей.

– Так богато, говоришь, живут?

– Это... кому письма носила? Ой, и богато! Как те, как буржуи!

– А к кому ты носила?

И вчера носила и сегодня. Значит, так: поручник... тот... Бобровский, потом капитан Воронцов, потом еще капитан, только не настоящий капитан, а еще как-то...

– Штабс-капитан?

– Ага, шдабс-капитан Волошенко, потом тоже поручник Остробородько.

– Остробородько? Да разве он приехал?

– Четыре дня! Я к ним теперь отнесла. Раньше там сам барин ходили, там барышня такая славненькая. Она была невеста нашему барину, а теперь не захотела. Так наш туда больше не ходит, а письмо послали...

– А еще кому?

– И еще было... этот самый, купца сынок, тот называется под... под... пору... тчик Штепа. Так и называется Штепа. А чего вы так бедно живете?

– Все деньги, Маруся, пропили.

– Ой, как же можно... так пить. Только все это неправду говорите. До свидания.

Маруся метнула взглядом, косой и подолом и выскочила. Капитан смотрел на письмо и ухмылялся:

– Важно подписано: подполковник Троицкий. Вы его знаете?

– Знаю.

– Он что, кадровый?

– Нет, из запаса. Не знаю, как там было раньше, на войну он пошел штабс-капитаном.

– Попович?

– Попович.

– А вы заметили, в письме есть что-то такое... священное.

– В самом деле?

Г о с п о д и н у п о р у ч и к у Т е п л о в у

Тяжелое состояние, в котором находится наша родина, возлагает на нас, офицеров, святую обязанность все наши помышления и силы отдать на дело скорейшего возрождения и восстановления славного русского воинства и воинской чести у истинно преданных родине сынов ее. А посему, как старший в нашем городе офицер, прошу вас, господин поручик, пожаловать ко мне в шесть часов вечера 29 сего сентября для предначертаний общих наших действий.

Подполковник Т р о и ц к и й

– Да, русское славное воинство. Пойдем, капитан?

– А зачем нам, собственно говоря, этот подполковник или подпротоиерей?

– Надо пойти. Посмотрим, чем там пахнет.

Двадцать девятого числа Алеша с капитаном отправились к Троицкому. Степан, чрезвычайно заинтересованный этим путешествием, пока они дошли до ворот, успел пропеть: "Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых". Он пел отчаянно громко, и уже на улице они слышали оглушительное "аллилуйя".

Дом священника, каменный, не старый, очень импозантно выделялся среди обыкновенных рабочих хат. Двери открыла чернобровая Маруся и немедленно выразила свое особое удовольствие, прикрыв губы тыльной стороной руки. Над рукой коварно блестели ее глаза и улыбались Алеше.

– Здравствуй, Маруся.

– Ой, а вы не забыли, что я Маруся!

– Да хотя бы и забыл, так... глаза ж...

– Оййй! Такое все говорят и говорят!

– Много господ собралось?

– Полная комната. И все офицеры и капитаны. А вы чего без аполетов! Все в аполетах!

– Пропили эполеты.

– Боже ж ты мой, все попропивали, и аполеты пропили!

Маруся унеслась по светлому, летнему коридору, где-то далеко хлопнули двери. В передней встретил стройный, подтянутый Троицкий. Из-под светлой довоенного сукна тужурки у него выглядывала золотая портупея, на груди краснел Владимир с мечами. Но лицо Троицкого за три года приобрело какие-то дополнительные складки, расположившиеся на щеках в таком же изящном порядке.

– Пожайлуста, господа. Поручик Теплов? Мы знакомы. С кем имею честь?