– Понять.

– Не откажусь.

– Тогда садись, прокатимся.

– Куда?

– К хорошему человеку.

– Есть, что ль, такие?

– Кому как повезет.

– Это как?

– Один в людях хорошее видит, другой – плохое. Кому как повезет. Ну что, едем? На сене поспим, в реке искупаемся, утром – назад. На сене давно спал?

Василий молча подошел к машине, открыл дверку и сел на переднее сиденье. Человек зашел с другой стороны, сел за руль.

«Уазик» задом докатился до памятника, объехал его и погас в темном конце улицы, выезжая из поселка.

Когда Зарубин вошел в летник, отец Андрей лежал на койке, отвернувшись к стене и закрыв глаза. Олег по-прежнему сидел за столом и расставлял перед собой ровным рядком вынутые из патронташа патроны.

– Спит? – шепотом спросил Зарубин.

– Ждал. Потом даже я поверил.

– Чему?

– Что до утра.

– Не понял ты ничего.

– Что видел, то и понял. Мутная ситуация.

– Хочет помочь.

– Зачем?

– Вопрос сложный. Честно говоря, сам еще не разобрался.

– Не пойдет она против своих. Вот увидите.

– Увижу, конечно. А может, и не увижу.

– Не понял. Вы про что?

– Про то.

– Начинаем?

– Не боишься? Подумай, пока не поздно.

– Да вы что, Роман Викентьевич! Да я за вас за Машу… Даже не думайте. Зубами грызть буду.

– Не надо зубами. Тебе вообще ничем не надо. Это дело целиком и полностью мое.

– Не понял.

– А тебе – самое важное в настоящий момент. Считай, свою жизнь тебе вручаю. Даже больше. И чтобы ни одна душа.

– Совсем ни одна?

– Совсем.

– Когда? Что?

– Как только светать начнет. Казанка на острове. Там все, что надо. До острова вплавь – лодку могут увидеть. Машу по дороге подхватишь. Скажу где. Спуститесь без мотора до Убиенки. Озеро пройдешь под самыми скалами. На всякий случай – лучше ночью. Хотя там сейчас никого быть не должно. Казанку спрячешь в устье и выйдешь на хребтик со стороны соседнего района. Там вас будут ждать.

– «Вас» – это меня и…

– Машу. Она все знает, готова, ждет. Надеюсь, понимаешь, если узнают, где она…

– Понимаю. Кто будет ждать?

– Друг. Он вас отведет на заимку, о которой никто не знает.

– А вы?

– Если все пойдет как надо, приду за вами. Там у нас рация… На связь выходить в самом крайнем случае. Если будет совсем плохо, Никита знает, что делать.

– Никита?

– Да, друг. Твоя обязанность, чтобы даже догадок с их стороны не было. Искать её будут крепко. Тем самым себя проявят. Это уже мои дела.

– Мне бы лучше с вами… Нет, надо, так надо.

– Вот еще что… Маша… Не возражает, но что-то не то. По глазам вижу. По-моему, она сама хочет. Понимаешь? Сама… Отомстить. Не оставляй одну ни на секунду. Карабин забери себе. Успокаивай, что все будет хорошо. В крайнем случае – держи силой. Все. Через два часа выходим.

– А он как же? – Олег посмотрел на спящего отца Андрея.

– Просчитался я маленько. Надо его было сразу к Зинаиде. Тут ему нельзя – сам понимаешь. Проснется – извинюсь. Пока они будут считать, что Маша здесь – мой дом самое опасное место в области. Крестом здесь не защитишься.

Отец Андрей по-прежнему лежал неподвижно, отвернувшись к стене. Но глаза у него были открыты, и он слышал каждое слово этого тихого разговора.

Проснулся Василий поздно и некоторое время лежал неподвижно, глядя на приоткрытую дверь сеновала, за которой была видна часть заросшего муравой двора. За оградой раскачивающиеся ветви притулившейся к человеческому жилью лиственницы и тусклая рябь реки подсказали ветреное утро и возможное скорое ненастье.

Во дворе слышались невнятные голоса невидимых собеседников. Неожиданно заплакал ребенок. Василий озадаченно приподнялся, прислушиваясь. По его разумению, ребенка в этом месте никак быть не должно. Он перекатился с разостланной на медвежьей шкуре чистой простыни на сено и неслышно соскользнул вниз. Брюки висели рядом с развешенной на крючьях лошадиной сбруей, выстиранная рубашка распята на крестовине из двух жердей. Василий торопливо оделся и, не надевая ботинок, выглянул из сарая.

Мужиков он узнал сразу – вчерашний знакомец, назвавшийся Родионом Ермаковым, и Егор Рудых, хозяин здешней давно заброшенной деревни, в которой он проживал в единственном числе уже бог знает сколько лет. Доверие и даже интерес к человеку, который сманул его сюда после драки, появились у Василия, как только он узнал, к какому «хорошему человеку» они направляются. А вот пацан лет четырех, который стоял перед присевшими на корточки здоровенными мужиками и отчаянно ревел, размазывая по щекам слезы и сопли, был явной непонятностью, которая могла помешать отложенному на утро серьезному разговору.

Василий, с наслаждением ступая по траве босыми ногами, вдруг легко перекувырнулся через голову и, став на руки, направился к не сразу его заметившей мужской компании. Рев, как по команде, прекратился. Василий, сделав сначала мост, выпрямился и, показав пацану язык, тоже присел перед ним на корточки.

– Чего не поделили? – спросил он всех сразу.

– Не желает умываться, – объяснил Ермаков.

– Понятно. А мы с ним купаться пойдем. Пойдем?

– Пойдем, – согласился пацан. – А ты кто?