– Я хотел бы предложить вам аванс. Здесь тысяча рублей.

– Спасибо, но пока я откажусь. Вовсе не из-за того, что мне не нужны деньги, – сказал Шагрей, мельком посмотрев на визитку Свирского и запоминая адрес и номер телефона, – этого, – он кивнул на купюры, – может оказаться слишком мало даже для аванса. Вдруг вы не согласитесь.

– А если соглашусь?

– Вот тогда и поговорим об авансе и всей сумме.

– Как знаете.

Свирский убрал бумажник, взял бокал. Следивший за ними официант подбежал к столику и наполнил бокал шампанским. От его взгляда не ускользнул толстый бумажник Свирского. От этого зрелища служебное рвение официанта сильно увеличилось. Он плеснул шампанского в бокал Шагрея и удалился на прежние позиции, когда Свирский жестом приказал ему уйти и не мешать.

– Предлагаю выпить за удачный исход дела, – сказал Свирский.

– Прекрасно, – сказал Шагрей.

Бокалы со звоном ударились друг о друга. Свирский, выпив бокал, порывался на счастье расколотить его о пол, но в последний момент передумал.

Если бы официант не знал Свирского прежде, то подумал бы, что он обмывает заключение какой-то коммерческой сделки.

– Какая здесь отвратительная музыка, – сказал Шагрей.

– Вы так полагаете? – удивился Свирский: – Это сейчас очень модно. Хотите, я что-нибудь другое закажу. Что вам нравится. Музыканты здесь хорошие. Сыграют все, что пожелаете.

– Увольте, увольте. Уши мои от них устали, и душно здесь. Если вы не возражаете, я пошел бы домой.

– Как я могу задерживать вас? Могу подвезти. Вон за окном мое авто с водителем, – и он ткнул через стекло витрины, за которым виднелись очертания чего-то огромного и черного, но Шагрей смотреть туда не стал.

– Сам дойду. Проветрюсь немного. До свидания.

– Позвольте проводить вас хотя бы до выхода.

– Спасибо, не надо.

Никогда Шагрей еще не испытывал такой неприязни, пожимая другому человеку руку. Так бы сжал ее, чтобы кости затрещали и сломались. Но пришлось сохранять на лице ухмылку, точно такую же, что и на лице собеседника.

Еще днем Шешель заметил какую-то странность в поведении Шагрея. Мысли его были заняты совсем не работой. Чем-то другим. На Шагрея это совсем не походило. Не случилось ли чего плохого с его родственниками?

Не получил ли он какую весть, выведшую его из состояния равновесия и сдержанности. Руки у него нервно дрожали, как с перепоя, но тогда у него лицо должно было быть помятым, а изо рта нести перегаром.

Шагрей, вздумав чем-то занять руки, хватал то кипу бумаги, что-то из реквизита, но пальцы ничего удержать не могли и все валилось на пол. Извиняясь за свою неосторожность, он нагибался, подбирал оброненное, но если не откладывал это в сторону, то все вскоре повторялось.

Эта нервозность передалась и Шешелю. Во время съемок он ошибался – из-за чего приходилось по несколько раз переснимать сцены. Томчин что-то кричал. Опять, наверное, о том, что каждая ошибка слишком дорого обходится его студии, и он, впрочем, не переходя в конкретику, а апеллируя лишь гипотетическими фигурами, говорил, что впредь за просчеты будет компенсировать убытки студии за счет тех, кто эти ошибки совершает. Шешель его не слушал, а кивал как китайский болванчик, головы которого слегка коснулись руками, вот она и качается, как маятник в часах, пока идет время и пока не закончится завод в пружине.

К полудню Шагрей успокоился, но Шешелю все не удавалось переброситься с ним парой слов, чтобы выяснить – не нужна ли помощь и отчего Шагрей так взволнован.

– Я хотел бы поговорить с вами, – сказал Шагрей, подойдя к Шешелю после окончания съемок.

Пилот, весь пропитавшийся потом, точно только что выдержал изнурительную тренировку и пробежал как минимум пятнадцать километров по пересеченной местности, мечтал о том, чтобы снять промокший костюм, отправиться в душ, постоять там немного, пока вода не вымоет соль из пор в коже, вытереться махровым полотенцем, надеть все чистое, мягкое и приятное, а то костюм с каждой секундой все больше охлаждался и все больше твердел, потому что пропитавшая его влага испарялась, а соль переходила в кристаллическое состояние.

– Можно чуть позже? – с мольбой в глазах и в голосе спросил Шешель. – Я буду в полном вашем распоряжении. Где вы хотите поговорить?

– Не на студии. Предлагаю какое-нибудь кафе. Но хотелось бы, что в нем не было людей из студии. Вы можете сами его предложить.

– Где же найти такое поблизости? Во всех из них в это время кто-нибудь да найдется из студии. Кости друг дружке промывают да сплетничают.

– Вот по этой причине я и не хочу, чтобы нас кто мог подслушать.

– Так все серьезно?

– Да. Давайте отъедем подальше.

– С расстоянием вероятность встретиться с кем-то становится все меньше. Но полноте, кто нас подслушает? Заберемся куда-нибудь в дальний угол. Кто увидит – подумает, что сцену очередную проговариваем.

– Хорошо. Вы знаете кафе «Амбасадор»?

– Да. Но не ел там никогда. Там хорошо готовят?

– Есть можно. Приходите. Я буду вас там ждать.

– А все же к чему такая конфиденциальность? Вы что, готовите заговор с целью свержения руководства киностудии и боитесь, что об этом прознают раньше времени?