– Не могу с вами не согласиться. Все-таки я там бывал, – сказал Шешель, вспоминая техника, стиравшего свои следы с лунной поверхности в тот день, когда пилот впервые оказался на студии.

– У меня чуть кусок в горле не застрял, когда он все это мне рассказал. Нашел же время. Я как раз обедал. Не мог подождать. Так вот, я ему сказал, что если он смерти моей хочет, то время выбрал очень подходящее. Но впредь лучше подходить ко мне с такими идеями после еды. Аппетит он мне испортил. Знаете – ел и вкуса совсем не чувствовал. Абсолютно. Испугался, что это навсегда. Но потом, этак через полчасика, пирожное в кабинете попробовал, и на тебе – вернулись вкусовые ощущения. Последняя новость радостная – завтра Спасаломская приступает к съемкам.

Шешель чуть не захлопал в ладоши с криком «ура».

Эх, не было печали, так вот на тебе, придется ломать голову над тем, как от Свирского избавиться. Эх, остановить бы его авто, вытащить его, пусть заодно с двумя дружками, и поговорить с ними. К тому времени, как прибудет полиция, а даже если она и поблизости окажется, то и пары минут хватит, чтобы растолковать Свирскому, что он, преследуя Шешеля, поступает крайне неосмотрительно. От того, сразу ли он поймет это или ему придется еще что-то разъяснять, зависит – вернется ли он домой самостоятельно или ему потребуется чья-то помощь. Хотя, вряд ли дело дойдет до больницы.

Наверняка он уже предупредил всех своих слуг о существовании Шешеля, раздал им фотографии, настоятельно приказав изучить их с тем, чтобы, окажись поблизости Шешель хоть с наклеенной бородой, хоть с бакенбардами, позаимствованными в костюмерной студии, или с ног до головы задрапированный в пальто, шляпу и шарф, закрывающие все его лицо, за исключением глаз, которые он укрыл темными очками, слуги все равно могли бы его распознать. «Человек-невидимка. Тьфу. Александр Шешель», – закричали бы они тогда, и охота на него началась бы.

Не получится у него роль шпиона, и не удастся ему выведать привычки Свирского, когда он из дома выходит, когда возвращается, что любит делать и где убивает время. А впрочем, почему бы и нет. На студии-то хорошие гримеры, с которыми у Шешеля из-за его мирного характера установились отличные взаимоотношения, потому что, в отличие от других звезд кинематографа, задействованных в главных ролях, он никогда не капризничал и не доставлял гримерам практически никаких хлопот. Не кричал на них, если чем-то был недоволен, не бросался в них расческами или флакончиками с красками, а пробовал спокойно объяснить, что его не устраивало. За это гримеры всячески старались угодить ему, выполняли работу свою с удовольствием, вот и выходила она гораздо лучше, чем когда трудились они над образом какой-то капризной и взбалмошной звезды, свет которой померкнет уже через два-три фильма. Но об этом знали только гримеры, а звезда пребывала в уверенности, что будет сиять на небосклоне еще не один десяток лет.

Он поскребся в гримерную, выждал мгновение, отворил дверь в небольшую комнату, заставленную зеркалами от пола до потолка, так что первое, что он увидел – свое отражение на противоположной стене. Очень удобно, потому что сразу можешь убедиться, хорошо ли ты выглядишь, или стоит прикрыть дверь, подправить кое-что, а потом вновь заходить. Но, кажется, все без изъянов. Это же мнение разделял и гример. Мгновением раньше он поднялся с вертящегося кресла, стоявшего возле зеркал, пошел навстречу Шешелю с расцветшей улыбкой на устах, будто вот уже несколько часов ждал дорогого гостя, а дождавшись его, безмерно этому рад.

– Что-нибудь надо поправить? Я думал – съемки закончились.

– Закончились.

– Значит, все смываем?

– Да. Но у меня к вам еще и просьба личного характера.

– Весь во внимании.

На узкий и длинный стол перед зеркалами осела тонким слоем разноцветная пыльца. В любое время года, зайдя сюда, если закрыть глаза, покажется, что оказался на лесной поляне. Сладковатый запах цветов такой странный, что и не определить, что же это за лес. Может, сказочный. Главное – подольше глаза не открывать и не разрушать своего заблуждения.

– Вы можете загримировать меня так, чтобы меня никто не узнал?

– Легче легкого. С лицом могу сделать все, что пожелаете. Превращу вас хоть в старика, хоть, если угодно… нет, в женщину превратить вас будет очень трудно. Попробовать-то можно. Но шрам, боюсь, останется заметен, а вот бородой густой, но не очень длинной, скрыть его легко. Есть, конечно, некоторые нюансы. Итак, вы хотите, чтобы вас никто не узнал?

– Да.

– Если сделать из вас старика, а это самое легкое потому что морщины так избороздят лицо, что и шрам можно принять за одну из них, вас выдаст походка. Вы же не сможете шаркать ногами и сутулиться?

– Смогу. Но недолго. Пожалуй, старик отпадает.

– Так, так. Ладно, садитесь, закройте глаза и расслабьтесь. Хотите граммофон заведу, чтобы вы не скучали, пока я буду над вами работать?

– Почему бы и нет?

– Что вы любите слушать?

– Мне все равно.

– Так, так – это вам понравится.

Он вытащил пластинку из картонного серого конверта, поставил на граммофон, завел его, положил иглу отточенным движением, так что она не запрыгала, а сразу нашла бороздку. Сперва раздалось легкое потрескивание, как от статических помех, которые почти всегда слышны в наушниках во время радио-эфира, а потом… Музыка действительно оказалась хороша, а голос у певицы еще лучше. Не сразу, ой как не сразу, Шешель понял, что это поет Спасаломская. Он захотел открыть глаза, спросить о своей догадке у гримера, но передумал, не стал отвлекать его от работы, да и побоялся, что все испортит, если посмотрит на свое лицо, пока на нем еще не сделали все изменения.