В это утро мне оставалось сделать несколько завершающих штрихов на настенной фреске. Она наконец-то была закончена.

Никто не поприветствовал меня, когда я тихо проскользнула в ресторан и направилась прямо к своей работе, которая заняла у меня так много времени.

С одного конца стены до другого растянулся дым — он был лёгким, тёмным и волнующим. Я гордилась тем, как мне удалось изобразить все его завитки, добавить глубины и вдохнуть в него скрытый смысл. Слева я изобразила пару женских глаз, наполовину скрытых под серо-чёрной пеленой. Они были холодными, расчётливыми и грустными от невысказанного горя. Они совершенно точно принадлежали женщине, но также они были практически выцветшими, едва видимыми на фоне остальной сцены.

Через полметра от них были другие глаза — они были голодные, полные отчаянного желания вписаться и быть замеченными. Ещё через полметра была третья пара глаз, а потом ещё и ещё. Все они рассказывали печальные истории, пробуждающие чувство не проходящей печали, и оставляли тебя с ощущением чего-то недостающего, так как всё остальное не было прорисовано. Далеко справа можно было заметить ещё две пары глаз. Они были ближе друг к другу, чем все остальные. Наконец-то, надежда. Наконец-то, завершение. Они были ярче, чем все остальные, они должны были находиться именно там, связанные какой-то невидимой силой. А по краям всё кружилось и вздымалось, и это была самая завораживающая часть фрески.

Эзра был немного шокирован, когда увидел, что я изобразила историю его отношений на стене ресторана. И смущён. Но я уверила его, что только он знает секрет картины, для всех остальных это было только искусство.

В конце концов, он признался, что не может перестать смотреть на неё. Фреска делала именно то, что он от неё хотел — заполняла нелепое пространство в его ресторане и врезалась в память.

И это было не всё. В итоге я была довольна тем, как получились его глаза, как мне удалось нарисовать их.

Они были глубокие и загадочные, но также тёплые и добрые. Брови получились такими как надо, а ресницы были густыми и яркими. Это были глаза, в которые можно было влюбиться, если смотреть на них слишком часто.

Это были глаза, в которые я влюбилась.

Я приготовила краски и кисть, чтобы добавить пару мазков в нескольких местах. Эзра вышел из кухни, бормоча что-то про дурацких шеф-поваров.

— Повезло? — спросила я его, заранее зная, о чём он думал.

— Долбаный нарцисс. Он готов согласиться на эту работу, только если его съёмочная группа переделает всё помещение на случай, если им надо будет снимать. Долбаные реалити-шоу, — прорычал он.

Он показал большим и указательным пальцем расстояние в пару сантиметров:

— Ещё вот столько и я готов дать объявление на сайте вакансий.

Я постаралась не засмеяться и не улыбнуться. Но его негодование было прелестным.

— Спокойно, малыш. Ты скоро найдёшь нужного человека.

Его внимание переключилось на фреску.

— Это великолепно, Молли. Каждый раз, когда я вхожу сюда, мне крышу сносит. Нанять тебя было отличным решением.

Конечно же, он всё присвоил себе.

— Ты такой умный, — сказала я с невозмутимым видом. — Ты такой гениальный.

Он сверкнул в мою сторону дьявольской улыбкой.

— Спасибо.

Он обнял меня рукой за плечи и прижал к груди. Мы долго стояли так, обнявшись и прижавшись друг к другу... держась друг за друга.

В последний месяц мы стали почти неразлучны. Это был самый прекрасный и божественный вызов за всю мою жизнь. Он был сложным мужчиной, и оказалось, что я, очевидно, сложная женщина. Но мы нуждались друг в друге. Наши неровные отношения заставляли меня влюбляться в него всё больше и больше. Потому что, по-видимому, глубину моих чувств к этому мужчине невозможно было измерить.

На следующее утро после того, как я провела ночь у него в квартире, он привёл меня в "626" и устроил им ад, как и обещал. Мне было не нужно, чтобы он брал на себя мои сражения, но, чёрт, как же это было здорово сражаться вместе с ним.

Его адвокат присоединился к нам.

Мы пошли сразу в офис к Мазафакеру и выдали ему всё. Оказалось, что, как я и предполагала, Такер-младший побежал к папочке, и они решили уволить меня. Не разобраться с сексуальными отклонениями Генри, а уволить меня.

Поэтому, я уволилась.

И хотя Генри в итоге был отправлен на исправительные работы и на реабилитацию из-за своего дурного сексуального поведения, Брент всё ещё собирал дело. Что включало в себя, конечно, моё заявление. А также признание Катерины Довз, которая, как оказалось, заступилась за меня после того, как я закатила сцену и выбежала из здания, сохранив свою честь. Ещё три женщины из офиса сделали свои заявления для дела. Их точно также завернули отдел кадров и Мистер Такер.

Я не знала, что будет с "626" из-за этого дела. Но меня это не заботило. Мне, конечно, было грустно из-за того, что так много людей может остаться без работы, но если они были умны, им следовало бежать с этого корабля раньше, чем с ним случится что-то ещё более плохое.