––В чём дело, мам?

––А ты сама как думаешь? Тебе приятно, что вся школа знает, кто твоя сестра?

––Ни один человек не знает, кто моя сестра. А на школу и их мнения мне плевать с высокой колокольни.

––Ага, царевна выискалась! Все шваль, а она великая! – Снова промычал отчим набитым ртом.

Я перевела взгляд с мамы на Валеру. Он был отвратителен. Полный, раскрасневшийся, вспотевший от горячей еды, он поглощал макароны, наматывая на вилку столько, сколько было возможно, и засовывал этот огромный кокон в рот. Вся область около рта была в жире и кетчупе, свободной рукой он держал кружку пива, которую тоже успел испачкать ртом и пальцами. Валера всегда очень жадно ел. Даже было сложно сказать, что он ест: он именно жрал. Казалось, если взять из его тарелки еду и бросить на пол, он зарычит, упадёт на четвереньки и начнёт жрать с пола, скалясь на проходящих мимо.

––Вот Валера прав, как всегда. – Продолжила мать. – Ты к людям поуважительнее относись. Они не отбросы какие-нибудь, чтобы плевать на их мнения. Не надо мировоззрение сестры перенимать, она неудачный пример для подражания.

––По-моему, очень удачный.

Мама вылупила на меня возмущённо-удивлённые глаза. Я чувствовала, как под столом начинают трястись мои руки. Я буквально давилась тем комом слов, которым хотела запулить и в мать, и в отчима.

––Узнали, и что дальше? Почему ты так реагируешь? – Выдавила я из себя.

––Действительно, что такого? У меня же дочь бизнесвумен, успешная дама, замужем, с ребёнком! Почему бы и не гордиться? Это какое же позорище! Я надеялась, никто не узнает. Мне как людям в глаза смотреть? Ославила меня дочурка, ничего не скажешь! Всю жизнь от неё одни беды!

––Каким людям-то ты в глаза собралась смотреть?

––Да всем! Нас весь город знает! Теперь будут говорить, что я – мать зечки! Чудесно!

––И что, в этом городе есть люди? Ни одного не видела, за всю свою жизнь.

Мама хотела что-то ответить, но у неё зазвонил телефон, и отошла к плите поговорить. Это были продавцы магазина, спрашивали что-то про картофель. Я заметила на себе пристальный взгляд Валеры. Мои руки уже были крепко сжаты в кулаки, но избавиться от дрожи и это не помогало. Я пыталась не обращать внимание, но Валера не сводил с меня глаз. Хотелось ткнуть в них вилкой.

––Что? – Не выдержала я.

––Сейчас додерзишься! – Пригрозил он. – Что вдруг крутой-то стала? Сестричка твоя, шафка бешеная, научила что ли?

––Шафка – это ты. Скотина мерзкая!

Валера вскочил со стула и попытался дать мне пощёчину, но я, ожидая этого, успела увернуться. Валера рухнул пузом в тарелку и уронил на пол половину того, что было на столе. Я схватила свою кружку с чаем и, сама не успев понять, как, разбила ему о щёку. Валера отскочил и, крича матом, схватился за лицо. Мать вскрикнула и бросилась к нему. Из-под пальцев отчима сочилась кровь. Я смотрела на кривые алые струйки и испытывала смешанные чувства: с одной стороны, мне было страшно – я впервые пустила человеку кровь, с другой, чувство удовлетворённости, перемешанное с садистским наслаждением. Мне нравилось, что ему больно, и что боль причинена именно мной. Даже не знаю, как я это сделала: сначала хотелось просто плеснуть чаем ему в лицо, но почему-то я не остановила руку. Мама что-то кричала мне, но я не слышала, загипнотизированная видом крови. Меня привёл в себя толчок в плечо.

––Ты что натворила? – В истерике кричала мать. – Скорее, вызывай "скорую", ты ему глаза повредила!

Поняв, что я, возможно, нанесла серьёзный вред Валере, страх всё-таки перевесил. Я достала телефон и стала набирать номер "скорой".

––Сука! Маленькая сука! Я убью тебя! Ты мне глаза вышибла! – Хрипел отчим, мотая головой, сжатой ладонями.

Я с отвращением посмотрела на него. Здоровый мужик выл и орал как резаный. На контрасте сразу вспоминалась Настя: хрупкая, одинокая девочка, которую, кажется, ничем не сломить, которую не то что разбитая о лицо кружка – сам дьявол не заставить так вопить. Впрочем, почему вспоминалась: я её и не забывала ни на секунду – она всегда в моей голове. Я убрала телефон обратно в карман.

––Сам вызовешь, ублюдок!

Я вышла из дома, игнорируя вопли мамы и скуль отчима. На улице стремительно опускалась температура, но я уже не обращала внимания на погоду. Идти было некуда. Я вернулась в тот сквер, где сидела недавно. Теперь ко мне точно не стоит лезть. Я заняла одну из скамеек и снова прокручивала в мыслях услышанную днём историю. Почему Настя не призналась матери? Почему не сказала правду? Мне вдруг пришла в голову страшнейшая мысль: а вдруг она рассказала? Мама так боится общественного мнения, что может, и не стала делать достоянием всего народа своего родного брата-педофила. Уж лучше несовершеннолетняя дочь-убийца, чем взрослый брат, извращенец и садист, вытворяющий немыслимое с беззащитными детьми, своими племянницами. Но насколько же должен быть мелким и ничтожным, слабым, человек, который ради репутации, во избежание пересудов, продаст родную дочь? Я думала над этим и с ужасом понимала, что не могу убедить себя в том, что мама на такое не способна. Да, мне психологически сложно назвать вещи своими именами, но уже хватит себя обманывать: она и есть мелкий и ничтожный, слабый человек. Жаль, Настя бесплодна: она из тех, кто пойдёт против целого мира, защищая своего ребёнка, и не позволит уронить с его головы ни одного волоса даже будучи уже мёртвой. За своё мужество она и поплатилась, и будет платить всегда: общество ненавидит сильных, хоть и требует от них защиты в случае опасности. И, каким бы мужественным ни был человек, одолеть систему невозможно, толпа просто бросает его в мясорубку и потом, смеясь и радуясь, пожирает его останки. Размеренную, благополучную жизнь проживают лишь приспособленцы. Странно, как я раньше этого не подмечала. Вспоминая историю я, призёр не одной олимпиады, не могу вспомнить не то что героя, но даже примечательного человека, который прожил бы свою жизнь легко, спокойно и счастливо. Всегда борьба, боль и страдание. С горечью я осознаю, что все мои планы на жизнь, казалось, такие чёткие и незыблемые, не более, чем иллюзия, самообман. Я придумала себе маленький мирок без боли и потрясений, но правда ли смогу быть в нём счастливой? И смогу ли в нём вообще быть? Не брошу ли я его тогда, когда выстраивать новый будет уже слишком поздно? Сейчас я ощущала полнейшую растерянность. Как быть, что делать, куда идти – все эти вопросы роились в моей голове, не находя ответов.

На улице уже давно стемнело. Телефон беспрерывно вибрировал в кармане: мама позвонила уже раз пятьдесят. Чтобы избавиться от надоедливого жужжания, я выключила мобильник. Становилось всё холоднее. Я заметила на своих плечах крохотные комочки снега. Первый снег в этом году… Рано выпал, ноябрь едва начался. Возвращаться домой я не собиралась – не потому, что боялась Валеру и маму, просто не хотелось их видеть. Зато я очень хотела увидеть Настю. Даже больше – я нуждалась в ней. Приёмные часы давно закончились, но я подумала, что за пару-тройку сотен и благодарную улыбку дежурная медсестра пропустит меня к ней хоть на двадцать минут. А если нет – её палата на втором этаже, взберусь в окно.