– Верно говоришь, уважаемый! – слышалось от сидящих.

– Опять пойдут перемены, и неизвестно, чего нам ожидать, – задумчиво начал Жунус. – Теперь вся степь будет в огне. Бродят разные банды, каждый отстаивает свою правоту. Шныряют карательные отряды. Грызутся и дерутся между собой, как волки. И чем все кончится, сам Аллах не ведает. Вот что, аксакалы, – немного помолчав, продолжил Жунус, – надо самим себя защищать. Если кто к нам придет с добром, встретить с должным, как принято у нас, гостеприимством. Но а если забредут такие, что начнут нами понукать, да наставлять, да обирать, – сами возьмемся за оружие. Наши джигиты держатся в седле не хуже русских сарбазов, правда, винтовок мало, в основном ружья и кремневки, да и то не у всех. Но нужно собрать свой отряд и вооружить тем, что есть. Необходимо в окрестностях аула нести охранную службу. Возглавлять сторожевые дозоры будут поочередно мои сыновья Усман и Темиргали.

Сыновья, сидевшие по обе стороны отца на мягких подушках, когда тот объявил о своих намерениях, приложив ладони к сердцу, сделали поклон, всем своим видом давая понять присутствующим о своем согласии с его словами.

– Видно, еще нескоро все утихомирится. Что же, подбирайте людей и снаряжайте для несения дозора, медлить с этим нельзя, – окинув всех взглядом, сказал Жунус. – На том и порешим. Видит Аллах, не по злому умыслу нам приходится браться за оружие. Бисмиллях… – произнес Жунус начальные слова молитвы и провел ладонями по хмурому лицу.

– Бисмиллях… – повторили все сидящие и, поднимаясь, стали расходиться.

С наступлением лета все шло в степи без особых потрясений. Аульчане были заняты своими повседневными делами, и редко к ним наведывались непрошеные гости. Но пришла осень, пригнали с летних пастбищ скот – отары овец, табуны лошадей, – и степь опять стала наводняться разного толка событиями.

Жунус, сидя у себя и поглаживая усы, неторопливо, словно косточки барашка, обсасывал новые вести: «Не шайтана ли это проделки? Как осень, так смена власти, – с усмешкой подумал про себя он. – В Омске действует Сибирское правительство, которое уже собрало подати, но из Центральной России прибыло еще одно правительство, какая-то Всероссийская директория. Что за власть? Может, Аллаху известно, но мне пока еще нет. Говорят, они хотят объединить все разрозненные силы бывших царских военных и чиновников и взяться за наведение порядка в стране. Что ж, поживем – увидим. – Его уже не особо волновали эти, казалось бы, судьбоносные перемены. – Поменялась опять власть, ну и ладно! Надолго ли? Мы всякое уже пережили за последние годы, переживем и на этот раз».

Приняв эту новость от посыльного гонца своих людей в городе, он даже не стал собирать у себя глав семей и старшин родов, как тому надлежит, чтобы обсудить и принять решение в очень важных делах.

«Я думаю, это опять ненадолго», – успокаивал себя Жунус.

Как-то сразу пришла и зима, не дав осени показать себя во всей красе, и практически отрезала степь от всего большого мира. Казалось, что зима, одев степь в холодное белое покрывало, охладила и пыл страстей всякого рода эмиссаров с их требованиями и резолюциями. Что касается власти, то Жунус уже знал, что местное правительство в сговоре с военными сделало переворот и Верховным правителем России в Омске выбрали морского генерала по имени Колчак. Понимал и то, что как только теплые ветры будущей весны снимут белый покров зимы и начнет, как и в природе, все пробуждаться, так и в жизни наступят опять перемены. Он был не так уж далек от истины. Лето 1919 года оказалось самым тяжелым и непредсказуемым временем в жизни степняков и полным трагизма для самого Жунуса…

С наступлением тепла зачастили по разбросанным переселенческим селам представители от новой власти – реквизиторы хлеба и скота для нужд города и в первую очередь военных. Не настал еще тот день, когда большую часть скота и лошадей угоняли на летние пастбища, как зачастили поборщики податей и объявили мобилизацию лошадей.

В степи опять стало неспокойно. Через села и аулы все чаще и чаще, в основном ночью, шли солдаты. Но уже больше не комиссованные с фронтов и калеченые из госпиталей, а здоровые, бежавшие с фронта. Эта вооруженная, голодная и оборванная свора, естественно, повлекла за собой грабежи и налеты, обыденным стало воровство скота и лошадей. Пользуясь неразберихой в управлении страной, зачастили в степь и представители неудержавшейся народной власти. Небольшими группами-отрядами – два-пять всадников во главе с комиссарами – посещали села и аулы. Это больше всего волновало и тревожило Жунуса.

«Если два года назад бедняки разбегались и прятались, никто не хотел брать в руки оружие, то теперь все по-другому. У агитирующих за власть комиссаров сами просят дать винтовку, последнего коня седлают – и туда же. – Жунус покачал головой. – Если так пойдет, скоро некому будет пасти скот. А моих родовых вождей что-то не видно, видать, потянулись к алаш-ордынцам. Что ж, на все воля Аллаха. Мудро сказал аксакал Шакен: “Пусть едут все со своими делами, а там будет видно”. Лишь бы как можно меньше пролилось крови».

В три часа пополудни в этот же день у Жунуса собрались сыновья Усман и Темиргали. Решили опять, как в прошлое лето, нести сторожевые дозоры, чтобы в ауле не было большой беды.

День шел к закату, и оранжевый диск солнца лег уже на горизонт. На одном из пастушьих станов, управившись с делами и расположившись у небольших ракит, пастухи готовили ужин. Языки пламени облизывали закопченный котел, над которым голубой дымок уходил свечкой в небо. Рядом лежавшая большая мохнатая собака подала голос, когда вдали показались трое всадников.

Заметив их, пастухи у костра повскакивали. К ним приближались наездники. В глазах аксакалов напряжение сменилось удивлением, когда подъехавшие люди в солдатской одежде оказались казахами. У всех троих сбоку висели шашки, как у русских сарбазов, а у ехавшего впереди сбоку еще держалась большая деревянная кобура с пистолетом. У двоих за плечами были винтовки.

– Абсалам-магалейкум! – поприветствовал всех едущий впереди.

– Угалейкум-ассалам, – ответили пастухи.

Наездники спешились, по уставшим лошадям было видно, что гости прибыли издалека. Старший из них оказался самым молодым. Подтянутый, с офицерской выправкой, говорящий на русском, и только когда лица пастухов выражали непонимание, он повторял все по-казахски. Это был Тулеген Калижанов, перед революцией служивший в Оренбурге. После революции перешел на сторону большевиков. И теперь по заданию своей организации скакал по такой противоречивой в своих взглядах на будущее степи от одного пастушьего стана к другому и объяснял про новую народную власть.