Совсем в двоечники никто в классе не скатился, но отсутствие моего контроля было заметно. В этом году выполнять работу родителей и учителей я не собирался. У меня в планах серьёзные занятия живописью. Дома собран стеллаж, где ждут своего часа подрамники с загрунтованными холстами, готовые к работе. Картонки для этюдов тоже сложены, как и прочие материалы.

Маман порхала по дому, с придыханием произнося незнакомые для неё слова: «мастихин», «пинен» и прочие.

Алексей тоже «подковался» в области специфических терминов. Он, в отличие от родственников, обязан присутствовать на всех моих занятиях в институте, отгоняя назойливых и любопытных из числа студентов. В институт я приезжал как мажор на «Москвиче-400». По словам Алексея, это почти идентичная копия автомобиля Opel Kadett сороковых годов. Ещё существовали улучшенная версия «Москвич-401» и кабриолет из той же серии.

С этими кабриолетами отдельная история. Не раз и не два я наблюдал, как по проспекту проезжали подобные автомобили, заполненные молодыми людьми под завязку. Какие там ремни безопасности! Они только что не выпадали из кузова, и никому из дорожной инспекции дела до них не было. Не берусь утверждать, что такие поездки законные, но кто там будет спорить с золотой молодёжью?

Сам я по умолчанию стал подобным «золотым мальчиком». В институте про меня все знали и ходили всевозможные слухи. Никто из студентов не удивлялся, когда Алексей припарковывал автомобиль на площадке перед корпусом. Зато дома у подъезда в первое время это вызывало некий ажиотаж. Консьерж почти сразу поинтересовался, куда это мальчика возят. Алексей сунул ему под нос удостоверение и сказал, что эта информация не входит в круг обязанностей вахтёра. Предполагаю, что комитетчик в курсе его обязанностей, наверняка товарищ вахтёр постукивает на жильцов и их гостей.

В институте тому, что меня сопровождает некий сотрудник, никто не удивлялся. Им хватало того, что в группе учится ребёнок. Между прочим, в классе живописи я сразу стал любимчиком у преподавателя. Глядя на меня, великовозрастные мальчики и девочки, многие из которых успели поучиться в художественном училище, удваивали усилия. Стыдно им было лениться, когда я рядом работаю.

Работать мне приходилось много. То, на что студентам выделялось шестнадцать-двадцать часов, я должен был успеть за восемь-десять. И ведь успевал же! На перерывах за пару минут посещал туалет и снова садился за мольберт. Никаких буфетов и долгих отлучек. Спасибо домработнице, которая стала собирать нам с Алексеем небольшой перекус в виде пирожков и термоса с чаем, иначе я совсем бы захирел с этой учёбой. Дядя Вова высказал опасения по этому поводу, и я попросил обеспечивать мне по утрам витамины и глюкозу в порошке.

И если в классе живописи я работал по плану со всеми студентами, то занятия по рисунку выбирал спонтанно. Мог вообще выпросить на кафедре у лаборантов в скелет и, отыскав свободный уголок, засесть за изображение различных костей скелета и ракурсов черепа. Или, как вариант, ходил в библиотеку и зарисовывал из анатомии.

На следующий день после института я словно попадал в другой мир – галдящие школьники, тупые шутки и подколки, непонимание, отчего у меня особый режим учёбы. По мере своих возможностей я занимался внеклассной работой. К Новому году подготовил большой плакат, старшеклассникам стенгазеты помогал оформлять. И очень тяготился тем, что приходится ходить на занятия.

Тут ещё у студентов сессия и каникулы, не совпадающие с моими, образовались. Все эти дни я посещал школу без перерывов и готов был завыть от тоски. По собственной инициативе к 23 февраля большую и красочную стенгазету нарисовал. После простыл и с чистой совестью просидел дома неделю, включая восьмое марта. Зато на весенних каникулах я все шесть дней неделю ходил в институт. Даже лекции по истории искусств Древнего мира прослушал. Историю искусств можно изучать бесконечно. Разные преподаватели доносят одну и ту же информацию по-своему. Сейчас же в Москве работают самые лучшие специалисты и посещать лекции было безумно интересно.

Так медленно и не спеша тянулась моя учёба.

Насчёт планов на лето я стал задумываться в мае. Кстати, в этом месяце случился небывалый ажиотаж в столице. Четвёртого мая 1960 года вышло постановление совета министров СССР «Об изменении масштаба цен и замене ныне обращающихся денег новыми».

Народ будто с цепи сорвался. Маман помчалась золото покупать, раскрутила отца на каракулевую шубу и зимнюю шапку ей в стиль. В магазины было страшно заходить. Не только промышленные товары исчезли с полок, в продуктовых повыгребали всё, что было длительного хранения: консервы, соль, даже длинные макароны, которые всегда плохо раскупались, и те исчезли с прилавков.

Что именно происходит и для чего нужна девальвация рубля, простой народ понимал смутно, но имел хорошие инстинкты. Без посторонней помощи смекнули, в какую сторону изменятся цены и что обмен денежных купюр может стать ещё той проблемой. Под это дело те, кто имел накопления, понесли их в сберкассы, выстаивая в длиннющих очередях.

В целом страну залихорадило, а ведь обмен денег начнётся с начала следующего года. Последующие правительства будут действовать по-другому. Многие из моего поколения, думаю, помнят январь 1991 года, когда в девять вечера по московскому времени объявили о том, что пятидесятирублёвые и сотенные купюры изымаются из обращения. Хоп! На тебе, страна, такой сюрприз! Никаких месяцев на осознание и подготовку. И всего три дня для обмена денег при условии, что у тебя на руках не больше тысячи.

Говорили, что больше всего потеряли на обмене криминальные авторитеты, хранящие воровскую казну именно в этих купюрах, но по мне так этот «каток» проехал по всем. Особенно по людям, находившимся в командировках и в больницах. Они физически не успели обменять деньги. Больше всего бесило, как Павлов за несколько дней до реформы во всеуслышание заявил, что ничего не планируются. А затем оба-на! Шок во всей стране. Люди, имеющие серьёзные накопления на сберкнижке, могли снять не более пятисот рублей в месяц. Карета превратилась в тыкву.