– Чего они вопят так, а? Будто перед концом света! – спросил Корочкин. – А?

– Что-то оптимизма в голосе не слышу! Совсем нет бодрых ноток. Наше ведь дело – правое!

– Что левое, что правое – один хрен. Поймаем этих качков – на смену им придут двенадцать других, поймаем других – возникнет двадцать семь третьих, изловим третьих – появится шестьдесят четвертых… Цепь эту нам не оборвать.

– Что за странный подбор цифр – двенадцать, двадцать семь, шестьдесят?

– Подбор от фонаря, это так называется. Хорошо, хоть профессия не геометрическая – арифметическая. Но это явление временное, скоро она станет геометрической. Что не за горами – то не за горами.

– М-да, а ты действительно оптимист. Да такой, что сразу не разберешься, в кавычках или без, – неожиданно, с отчетливо прорезавшейся горькой иронией проговорил Волошин. – Ты думаешь, мне эти мысли не приходили в голову? Особенно в день зарплаты, когда подходишь к кассе и получаешь ноль целых, ноль десятых рублей?

– Знаешь, солнце это обманчивое! – сменил тему Корочкин, когда они садились в машину. – Я думал, что оно купальное… загоральное… какое там еще? А оно больше зимнее, чем летнее. Слишком яркое. А ярким солнце бывает всегда перед сменой погоды. В данном случае – перед холодами. Затяжными и сильными.

– Ничего удивительного. Осень в Москве редко выпадает теплая, – Волошин лихо, в крутом вираже вывел свой «боливар» с заставленного машинами двора, – и вряд ли кто вскричит возмущенно: «Ай-ай-ай», если завтра на улице будет уже нулевая температура, а послезавтра – минус пять. Все примут это как должное.

– Кроме, может быть, двух сотен бомжей.

– Даже если их будет три или четыре сотни… Ну и что из этого?

Они тихо ехали по улочке, мотор в исправном, отлично отрегулированном Волошиным «боливаре» фыркал, чихал, сопел, словно больной, – Волошин хорошо знал движок своей машины и мог заставить его делать что угодно, даже вышибать из выхлопной трубы хрип, храп, вопли либо, напротив, чистые органные звуки. А мог вообще лишить его голоса – у работающего мотора совершенно исчезал звук. «Боливар» умел ходить со скоростью, меньшей, чем у черепахи, и в ту же пору с самолетной резвостью срываться с места и на трассе без особых усилий обгонять «мерседесы» и БМВ. И вообще этот «жигуль» больше напоминал ремарковского «Карла» – помните старую гоночную машину, которую Ремарк называл «Карл – призрак шоссе», – чем не самую удачную поделку Волжского автозавода.

Волошин сам перебрал мотор – все сделал своими руками, подогнал друг к другу каждую детальку, общупал пальцами, проверил каждую гайку, соскоблил все заусенцы и неровности, мешающие этому механизму работать, добавил кое-чего от себя, чтобы двигатель по команде из кабины мог мигом превращаться в дырявую кастрюлю, только и способную на то, чтобы выпускать из себя сквозь дырки дым, чихать и кашлять, мог вообще умолкнуть и, притворившись мертвым, не поддаваться ни на какие попытки завести его, а затем в один момент ожить – опять-таки по команде из кабины: нажмет Волошин на кнопку – и машина вновь станет машиной.

Внешность «боливара», как и внешность ремарковского «Карла», была обманчива, и под дырявым, в пятнах проржавелостей, мятым и исцарапанным кожухом жил сильный выносливый организм. Машина буквально выпрыгивала, стоило только выжать педаль газа, сиденье выскальзывало из-под зада, уносилось вперед, спина вжималась в дерматиновую твердь подспинника, ноги отрывались от педалей.

– Ай да «боливар», ай да умная скотина, – Корочкин, все поняв, погладил рукой приборную панель, послушал, как чихает мотор, и восхищенно наклонил голову – «снял шляпу». – Во артист, во лауреат Государственной премии!

– Скажи, в этом районе случалась когда-нибудь стрельба? – спросил Волошин.

Брови у Корочкина в раздумье сомкнулись в одну линию.

– Что-то не припомню, – проговорил он нерешительно, – в других местах была, а здесь нет.

– Значит, тихий район?

– Тихий.

– Оружие здесь тоже никогда не находили?

– Нет.

– Значит, не искали, – убежденно проговорил Волошин. – Я – технарь, а у технарей нос чувствует металл даже под землей. Особенно оружие. Смазку, запах горелого железа, пороховой налет внутри ствола – здесь все это есть. Есть! Район пахнет оружием. А особняки номер пятнадцать и номер семнадцать – особенно… Ноздри даже щекочет от запаха оружия. Так что, друг мой, ваша управа, как ты говоришь… – Волошин протестующе качнул головой: слово «управа» ему не нравилось, – должна держать это место под особым контролем, – он шумно потянул носом. – Ох, как сильно пахнет оружейным маслом!

Корочкин с улыбкой покосился на майора – то ли тот дурачится, то ли вправду оружейный дух чувствует – пойди пойми! Но тем не менее он ощутил что-то острое, упершееся ему в лопатки, будто скол стекла, колючим краем врезавшийся в кожу. Корочкин сгорбился по-стариковски, улыбка исчезла с его лица.

– М-да, от таких разговоров прохладно делается, – признался он.

– А теперь, старик, замри и сделай на своем лице остолопье выражение, – приказал Волошин, – подъезжаем!

Впереди, справа по ходу, показались нужные дома, пятнадцатый и семнадцатый, построенные из старого и, похоже, перекаленного кирпича, добротно слепленные, кое-где подправленные – там, где старый кирпич рассыпался либо был выколочен в годы войны бомбовыми осколками, хозяева положили новый кирпич, здорово не в тон, светлее, крыша была недавно покрашена, окна затянуты портьерами, еще виднелись жалюзи – тоже недавно были поставлены, лак на полосках-пластинах свежий, с блеском, не успел еще обвянуть под солнцем.

Следующий дом – семнадцатый, тоже был сложен из кирпича, он точно, почти как в зеркале, повторял архитектуру дома предыдущего, только кирпич был чуть другой, с дымком и туманным налетом на поверхности. Латки на нем отсутствовали – значит, построен дом был позже первого особняка, войны не знал. Скорее всего, он был возведен сразу после войны, когда тут появилось много высококвалифицированных строителей – пленных немцев. Если бы его поставили где-нибудь году в тридцать седьмом, в страшную довоенную пору, то точно бы имелись выбоины, вышелушины, как в других домах, и новая кладка, какой бы искусной ни была, обязательно вылезла бы на поверхность.