Пристраиваясь рядом, Столяров видел пунцовую гладкую щеку и рубиновую мочку уха штурмбаннфюрера.

Начальник полиции покосился на Алексея краем глаза, но хранил молчание.

— А ну-ка, братцы, с ветерком! — крикнул возницам Колос. Щелкнул кнут. Лошади взяли с места галопом.

В этот момент из-за поворота дороги показались три грузовика с гитлеровцами, которые начали с ходу стрелять. Им наперерез из оврага бежали партизаны.

Звуки стрельбы еще долго слышались позади бешено мчавшихся таратаек.

Венцеля допрашивали на следующее утро. Пережитое унижение ранило самолюбие гестаповца, и теперь он всем своим видом хотел показать, что никакие обстоятельства не заставят больше уронить его офицерское достоинство.

Планируя поимку "языка", Столяров опасался столкнуться с человеком сухим, фанатичным — из таких обычно трудно что-либо выбить. Но Венцель, по его расчетам, не принадлежал к их числу, скорее наоборот: у него была жизнерадостная внешность — розовые щеки, короткий нос и большие, немного выпуклые глаза, наверное, веселые в обычное время, а сейчас смотревшие настороженно, с плохо скрытым испугом.

— Догадываетесь, куда попали? — спросил Алексей по-немецки.

Гитлеровец кивнул головой.

Колос улыбнулся.

— Сообразительный парень!

Ночью, кляня себя за то, что так глупо попался в сети советской разведки, сплетенные, как уверял он себя, "всего лишь из наглости", Венцель принял твердое решение молчать. Этим он мог по крайней мере обеспечить покой и безопасность родителям и Железный крест посмертно себе лично.

Еще прежде, чем гестаповец переступил порог палатки и Алексей увидел его побледневшее, замкнутое, несколько даже торжественное лицо, он догадался о том, что происходило в душе у пленного.

— Конечно, — говорил часом раньше Алексей Готвальду и Колосу, — этот мерзавец не заслуживает ничего, кроме веревки, но его показания для нас важней, чем возмездие… И есть только один способ заставить его заговорить — гарантировать ему жизнь.

Столяров не ошибся. Едва он выговорил слово "жизнь", как пленный судорожно сглотнул и облизал сухие губы. Он понял — жизнь ему обещают, ибо показания его необходимы этим русским. Для приличия он решил некоторое время молчать.

Но колебался он недолго. Венцелю много приходилось слышать о том, как гордо умирают с именем фюрера на устах настоящие немецкие солдаты. Это было красиво. И Венцель раньше убеждал себя, что, доведись ему попасть в плен, он бы стойко принял смерть, презрительно улыбаясь в лицо врагам. Но это оказалось не таким простым делом. Курт Венцель любил своего фюрера, но еще больше он любил самого себя.

К тому же он ожидал самого худшего, и неожиданно вспыхнувшая надежда на счастливый исход заставила его забыть о долге "истинного германца".

— Яволь, — проговорил он после долгой паузы. — Я буду говорить…

Хитрый фашист тут же решил, что выскажется не сразу, а будет "продавать товар" по частям, набивая себе цену.

Все время после ухода из Краснополья Алексея не покидало беспокойство за Лещевского. Что с ним? Жив ли? Сумел ли выдержать пытки? Ответить на этот вопрос мог, пожалуй, Шерстнев, но, когда партизанский отряд вынужден был сменить базу, связь с Тимофеем прервалась.

Алексей мог предполагать, что с Лещевским расправились немцы, но тревогу приглушала слабая надежда: у фашистов не было улик против хирурга. Единственное, что страшило, гитлеровцы знали о встречах Лещевского с Готвальдом.

Нужно было попытаться спасти Лещевского. Но как? Не было возможности пробраться в тюрьму, узнать, что в ней делается…

Мелькнувшую было мысль о налете партизан на тюрьму Алексей отбросил: такой проект сулил слишком большие и неоправданные потери.

— Алексей, разреши, — просил Валентин. — Пойду в город, узнаю, что и как.

— Ты с ума сошел! — прикрикнул на него разведчик. — Тебя схватят на первом же перекрестке. Теперь у каждого агента твоя фотография.

— Я что-нибудь придумаю…

— Брось об этом даже разговаривать.

Готвальд хоть и мало знал хирурга, да и держался Лещевский, принимая его, замкнуто и отчужденно, чем-то Адам Григорьевич навсегда расположил к себе Валентина. Прибавлялось к этому и уважение: Лещевский был не просто хороший врач, а еще и подпольщик.

И Готвальд так же строил всяческие планы, как спасти хирурга.

В конце концов Алексей и Валентин решили, что прежде всего нужно отыскать Шерстнева: он-то уж наверняка знает, в какой тюрьме содержат фашисты Адама Григорьевича, если он еще жив.

Но Шерстнев и сам не дремал и всячески пытался узнать что-либо об Алексее и партизанах. В одну из поездок по области он завернул в Пашкове к Захару Ильичу Крутову. Было решено встретиться у него в ночь на 17 октября. В Пашкове выехали втроем: Столяров, Готвальд и Колос. Скобцев предложил было им охрану, но они отказались. Выехали верхом, в сумерках, а часам к одиннадцати вечера были на месте.