Возвратившись на ферму, мы вышли из фургона, Габриэль взяла меня за руку и повела в дом. Я так и шёл с голой йелдой наружу, как недоумок. Болт торчал крылатой ракетой, нацеленной на полёт.

– Touche-moi mes fesses (войдя в дом, сказала она). Ca va te pla^ire [42]

Я крепко взял Габриэль за её мясистую женскую долю. Пока мы вертелись по горному серпантину, во мне накопилось желание, теперь я чувствовал, как оно, переполняя мне лёгкие, начинает проливаться в пустой гулкий таз. Задница Габриэль, действительно, повышала настроение, она была круглая и упругая, как резиновый мяч. Упади Габриэль на пятую, как говорили, точку, жопа её, кажется, звонко спружинит, и тело подскочит высоко вверх. Мне захотелось увидеть складку, которую половинки зада образовывали сзади, несколько нависая над ляжкой. Я взял в рот губы Габриэль и попробовал её языком. Она была вкусная. На лице у неё было несколько острых волосков, с которыми она, видимо, отчаянно боролась, но те, явно побеждая (думаю), сильно её нервировали. Наверное, сказывались гормональные нарушения, вызванные противозачаточными средствами первого поколения.

Сдёрнув парусиновые штаны, Габриэль повернулась и, держа хуй в кулаке, ловко встала коленками на диван. Раздвинутые ляжки её немного расплющились, мне даже не нужно было никак приноравливаться (мы в точности подходили друг другу по росту), оставалось только наставить головку на рыжую тень, а там уже всё находилось, как на вокзале – в тревожном ожидании. Одним махом вставив по рукоятку, я в буквальном смысл ничего не почувствовал, с понтом, в мшистую дырку на болоте попал сапогом.

Поскуливая, Габриэль сползала на пол и ложилась девичьими грудями на плитки пола. Мне понравились толстые кривые плитки, они посверкивали на неровностях темно-красной охрой. Я долго ебал Габриэль, так что она ещё раз сильно и продолжительно кончила. По мере действия она вела себя по-сучьи, и отдавалась мне всё сильнее и сильней. Она подвывала и ложилась плечами на пол. Габриэль молодела на глазах, в конце концов, мне уже казалось, что передо мной девушка, ровесница или даже моложе. Я и не делал почти ничего, она сама двигала бёдрами то торопливее, то, покачиваясь на коленях, медленно вращала ими, типа, разыскивая тайные закоулки, которых бы ей хотелось коснуться. Я видел крепкую узкую поясницу, раздвоенную позвоночником, которая, то глубоко прогибалась, раздвигая зад, то поднималась колесом. Девичьи груди Габриэль, дёргаясь в разные стороны, мелькали с обеих сторон. Я с удовольствием мял её упругие булки и с любопытством наблюдал, как под копчиком наворачивается прозрачная капля, которая, наконец, не выдержала и, скользнув между ягодиц, попала на блестящий, совершающий возвратно поступательное движение поршень, чтобы навсегда исчезнуть в общем круговороте воды.

Я испытывал лёгкое состояние, даже смотрел по сторонам, хорошо чувствуя все запахи, от душистого аромата буйной растительности, окружавшей дом, до звериного запаха, который блестел в рыжей тени розовой плотью, по цвету и по ощущению напоминавшей мякоть ошпаренного помидора. Я смотрел, раздвигая ноздри, нюхал и вместе с чувственными впечатлениями вкушал тёплое ощущение власти. Я понимал, что оно возникает оттого, что я не полностью разделяю состояния женщины. Или именно только разделяю его, не теряясь в нём окончательно, а она, улетая в заоблачные дали или же погружаясь в недра земли, где лежат уже только драгоценные камни, по существу, целиком находится во власти своего состояния, то есть, в моей власти. Так, наверное, происходит и в семейной жизни – властвует в паре тот, кто меньше любит и может в любой момент сделать шаг в сторону. Впрочем, ситуация, в которой я находился, не располагала к точности выводов, она могла быть только более или менее верной по отношению к обнажённому тылу, который в тот момент я бы не осмелился назвать неприятельским.

Когда у Габриэль в очередной раз оборвалось дыхание, она оцепенела на короткое время, потом обмякла, но, вскочив, схватила мой хуй, который торчал, как еловая палка, стала целовать мне лицо, шею и плечи. Целуя, она мяла мне яйца почти до боли, залезала рукой между ног и водила под ягодицами пальцем.

– Как мне нравятся твои плечи (говорила она в экзальтации; я чувствовал, как острый палец уже ковырялся у меня в прямой кишке). У тебя такая крепкая грудь, широкие плечи, у тебя сильные широкие плечи, какой ты красивый, у тебя красивые крепкие плечи, такие плечи, я схожу с ума. Ты ещё не кончил (она глубоко вставила палец мне в жопу и прошептала), я сама хочу тебя выебать!

Толкнув меня на стул, она крепко села на меня верхом и, исступленно работая бёдрами в одном направлении, почти сразу же ещё раз кончила. Затем встав на колени, она попросила меня спустить ей на лицо, но я никак не мог разрядиться. Она, шумно дыша, лизала мне натюрморт, гладила ноги и щекотала, потом ебала сначала одним указательным, а потом и двумя пальцами, но у меня ничего не получалось.

– Viens, viens, viens [43] (захлёбывалась она шёпотом, кося голубыми глазами на прыгающую перед её носом головку).

#19/1

Chine. La fi`evre gagne le pays. Les 'etudiants qui avaient fait c'eder le pouvoir lors des obs`eques de Hu Yaobang d'ecident la gr`eve illimit'ee (Figaro, 24 avril 1989) [44]

Неожиданно, как это случается в детективных фильмах, когда ждешь – не дождёшься, когда же, наконец, это произойдёт, а именно на пятый год эмиграции, я совершенно случайно наткнулся на Шину. Ба! Это случилось в советском консульстве на рю дё Прони. 1989 год. Снова март месяц.

Шина не изменился, но, увидев меня, даже не поздоровался. Я понял, что его зачислили в дипломатический корпус, и теперь он – не Шина, а Иван Кириллович П., с’иль ву пле. Врубившись, я, как ни в чём не бывало, пристроился в очередь за треугольным бакланом, который, нагнувшись к окошку, прошептал в него доверительно: Я – наш.

Заполнив первую попавшуюся анкету, я вместо имени написал Shakespeare & Company [25] и с отсутствующим выражением лица показал её Шине. В графе фамилия тот (не одобрив моего незнания элементарных вещей) вписал число и время, потом сухо, не глядя на меня, сказал, что юридическая консультация работает по утрам (я кожей почуял его ощущение, в эту минуту Шина был вылитый Штирлиц). Вечером мы встретились в книжном магазине на Rue de la B^ucherie.

Отслужив в 11-м отдельном кавалерийском полку (отец отправил его в армию за радикальное распиздяйство), Шина окончил институт с отличием, женился и начал блестящую карьеру в Объединённой республике Танзания, откуда был скоро переведён в Париж в должности атташе. Его карьера началась блестяще, но я лично знал, что Шине этого не достаточно. Ни жены ему не достаточно, ни поводка, на котором его держали. Он родился в золотой клетке, но жить в ней, Шина бы не смог никогда.

Наши отношения не были сентиментальными, но я, в отличие от Шины, радости не скрывал. Мы шли по мощёному причалу, я вспомнил, как в первый или второй год эмиграции, в четыре часа утра я оказался на мосту Дубль (мы с Шиной как раз из-под него вышли), в продолжение улицы Лягранж, этот мост ведёт к паперти собора Парижской Богоматери.