– Чего показалось?

– Человек (говорит).

– Знакомый?

– Не уверен. Короче, очень бы не хотелось.

Попрощавшись, Шина вышел из закусочной и, оглянувшись, быстро пошёл по направлению к бульвару Сан-Мишель. Я поехал обратно на бульвар Данфер-Рошро, пока то-сё, парковался, пришёл в лабораторию опять с опозданием. Бен-Гиги как раз выходил из своего кабинета, посмотрел на часы и прошёл мимо, ничего не сказав. Узурпатор хренов!

#18/1

Nuit de col`ere `a P'ekin. 200 000 'etudiants rassembles place Tien An Мen. Au cris de «Vive la libert'e!», «Vive la d'emocratie!», les 'etudiants ont 'et'e vivement applaudis par la foule mass'ee sur les trottoirs (Figaro, 23 avril 1989) [40]

После отъезда Эльзы мы поехали в Валенс за продуктами и погуляли по городу. Городок был скучный одноэтажный и душный. Я думал о смерти Клода и не очень прислушивался к тому, что говорила Габриэль. Она учила меня ездить на TGV бесплатно, намекая на то, что ей хотелось бы увидеться ещё раз. На обратном пути она попросила меня сесть за руль, а я, как стригунок, чувствовал, что мне вот-вот положат на зубы железо, а на холку кинут седло.

Мы долго ехали между виноградниками, воздух был густой и душистый, плыл, не касаясь земли. Когда я выехали на горную дорогу, Габриэль спросила меня, пробовал ли я свально оттопыриваться. Я сперва не допёр, смутился, потом откровенно признался, что приходилось оказываться в компании (такое, действительно, случалось), но не могу сказать, чтобы эта форма отношений нравилось мне до усрачки. Меня привлекала более интимная сторона ебли. И вообще, я был противником всех форм коммунизма. Габриэль выдержала паузу, словно забыв о вопросе и не интересуясь моими ответами, а потом сказала, что они с Клодом часто ходили по местам обмена партнёрами и в клубы обменщиков. Клод вообще любил смотреть, как её тянули другие. Это началось в Индии. А в Африке, ему особенно снились массивные чёрные члены, Клод приглашал домой друзей, и их вечеринки частенько заканчивались групповухой.

– Может (говорю), ему лучше было самому попробовать?

– Ты когда-нибудь сосал хуй (спросила Габриэль)? (И, не дождавшись моего ответа, прибавила.) Je veux ton sexe dans ma bouche [41].

Слово sexe (половой орган) было целомудреннее любого другого, оттого желание показалось почти запрещённым и поэтому заветным. Обычно в говоре Габриэль совсем не прослушивалось южного акцента. Она поехала в Париж учиться и, видимо, специально избавилась от акцента, который считался простоватым. А тут он вдруг полез. Я не только услышал его, я его чувствовал. Я вообще предпочитал южные оттенки языка стандартному жёсткому и летучему франсильянскому выговору. Южный акцент чувствен, лезет из самой плоти, как итальянский. Он горячий, он обволакивает, он жуёт и смакует звуки. Настоящие раблезьянцы говорят только с южным гастрономическим акцентом, он заебись как заразителен.

Габриэль повернулась плечами и посмотрела на меня пристально (я чувствовал её взгляд щекой). Я не знал, как на это отреагировать и спросил, нужно ли остановить машину?

– Зачем (спросила Габриэль)?

Бывают вопросы, которые делают из тебя идиота. Меня смутило серьезное выражение её лица. Пристально смотрели холодные голубые глаза. Она протянула руку и положила ладонь на мою ширинку.

Меня всегда коробили фразы, типа, клёво сосёт, умеет и тому подобное. Мне казалось, что всё определяет исключительно отношение к человеку. Нет его, будь она чемпионка мира в этой дисциплине, всё равно ни хера не почувствуешь. Во всяком случае (думаю), я лично не почувствую ничего да тело не шевельнётся. Но Габриэль перевернула мои представления. Она открыла то, что тщательно скрывали от меня все встреченные мной до неё женщины. Не знаю, был ли этому виной её южный акцент, но она сосала меня, ела, как говорят французы, так, что я почувствовал себя чудом кулинарного искусства, вкус которого, тая во рту, преобразуется в море наслаждения и океан восторгов. Я чувствовал себя словом, которое Габриэль не могла произнести в течение почти часа, что-то сюсюкая и мыча, она тщательно обсасывала его во рту, оставляя мне только полноту его значения и акцента. Она так ела, сосала, обсасывала и лизала меня до приезда на ферму (без её подсказок я потерял дорогу и заблудился). Сама она забралась коленками на соседнее кресло, и я смог просунуть ей руку в штаны. Однако было бы неосторожно рулить одной рукой на горном серпантине, так что я только время от времени поглядывал на её выпуклые ягодицы, которые дули ткань брюк, как паруса-спинакеры, преобразующие силу ветра в энергию поступательного движения.

Габриэль была восхищена тем, что гафель матроса может торчать так убедительно, но Америку этим мне не открыла, я не считал эту способность личным достижением. Мачта к личности вообще отношения не имеет и противоположна ей по природе. Думаю, с одной стороны, эта стойкость объяснялась не столько героизмом, сколько юностью и здоровьем, а с другой, парадоксальным недостатком возбуждения. Эрекция ведь с возбуждением не находится в прямой зависимости и может быть механической. А от чрезмерного возбуждения стеньга совсем не топырится. И вообще хуй непредсказуем – живёт своей жизнью. Ни один мужчина не может им управлять, как капитан такелажем. Ассоциировать чувака с его хуем – всё равно, что путать наездника с лошадью. Так что, когда ты ебёшься, тебя, вместе с тем, сильно наёбывают. Что же касается техники задержания эякуляции, то тут сыграло роль то обстоятельство, что кроме презервативов, в СССР не было никаких противозачаточных средств. Презерватив можно было купить только в аптеке. Входить, краснеть, просить – это было неловко. К тому же, в презервативе я ничего не чувствовал, и член мой немедленно опадал. Так что, волей неволей, приходилось, как калиф в гареме, упражняться в самоконтроле. А упорство и труд – всё перетрут. Облизывая мне яйца, как в ГУМ’е мы облизывали мороженое с вафельного стаканчика, Габриэль сказала мне, что сделает мне подарок.

– Заслужил (сказала она). Но ты никогда не должен расставаться с ним. Никогда и ни при каких обстоятельствах, тогда он принесёт тебе счастье.

– А если не сохраню?

Если я не сохраню его (Габриэль оторвалась от своего занятия и придвинулась совсем близко к моему лицу, не переставая ласкать одеревенелый лингам, лоснящийся бутон которого грозился того и гляди, лопнув, вспыхнуть пурпурным лотосом.)

– Если ты не сохранишь его (я почувствовал, как вместе со словами её язык проник мне в ухо и щекочет уже где-то между извилин в центре мозга).

Мне стало смешно, я почувствовал, что сейчас фургон, наполненный нами, соскочит со скалистой зарубки, а Габриэль войдёт в вечность с хуем во рту, чтобы восклицание – хуяк! – было оправдано.

– Не бойся (сказал Габриэль, щекоча мне губами волосы на животе).

Удивительно то, что я, действительно, не боялся. Меня наполняла уверенность, причину которой я не мог объяснить. Габриэль была страстная и холодная одновременно. Это неожиданное сочетание. Находясь в руках искусного мастера, я чувствовал движения и хватку и отчётливо внимал её сильному желанию. Когда я ловил её взгляд, то мне казалось, что Габриэль всё равно, что она равнодушна к происходящему. Я, между тем, был доволен, что так долго тешил женщину, потому что моё собственное насыщение напрямую зависело именно от этого. Но я даже пощупать Габриэль как следует не сумел. Получалось несправедливо, женщина старается, потеет, пыхтит, попой дышит, а ты пейзажем любуешься и, получая несказанное наслаждение, чем-то в ответ платишь, но плата твоя, всё равно, совершенно не соответствует женскому труду.