– Пооомееер…, – выл Михалыч. – Что ж вы, суки, так долгооо…

Женщина подошла, потрогала пульс.

– Умер. Давно? – равнодушно спросила фельдшер.

Ответа не последовало. Женщина у Паши-лешего спросила имя покойного, чтобы оформить вызов, что-то записала в своей книге.

– Ну, вот и всё. Ты меня проводишь? – обратилась она к Паше.

– Сама дойдёшь, стерва, – с сердца сказал Михалыч.

– Алкаши! – крикнула фельдшер и хлопнула дверью.

II.

Через час в доме Паши-лешего собрались женщины. Они причитали, ругались и ругали. В избе пахло самогоном, закисшими огурцами и сырыми стенами. Суеверные чувствовали запах смерти, но отгоняли эту мысль прочь. Самая активная – Татьяна, некогда работавшая ветеринаром на ныне развалившейся ферме, руководила селянами.

– Так, воду погрели? Где тазы? Пашк, тряпки неси!

Бабы суетились, нужно быстрее обмыть тело, пока оно не окоченело. Михалыч принёс костюм и рубашку с галстуком. В них когда-то Володя вещал школьникам про крепостное право и Великую Отечественную. Потрепанные ботинки мужчина нашёл в той же коробке, где и «похоронные». Двадцать тысяч. Этого должно было хватить на гроб, пару венков и помин доброго товарища. Единственную дочь Володи задавила машина, когда ей было двадцать пять. Внуков не было. Близких родственников – тоже. Но, чтобы очистить совесть, Михалыч взял мобильный и зарядник учителя: изучить список контактов. Уже у ворот мужчина озадаченно остановился. На него кинулся с лаем Снежок.

Конец ознакомительного фрагмента.