Если бы не знал я, как обманчив этот стыдливый румянец, то…

– О, милый свет очей моих, – в такие моменты я невероятно горд собой, что не ленился в своё время перечитывать классиков, – могу ли надеяться…

И заключаю её руку в ладони, притягиваю к груди. И в глаза, пристально смотрю в глаза. Её рука сначала сопротивляется, но потом слабеет и полностью поддаётся моей неоспоримой власти.

– Могу ли надеяться на вашу благосклонность и рассчитывать, что вы снова одарите меня своим присутствием? На визит ваш драгоценный могу ли рассчитывать?

Потупив взор, она глубоко вздыхает и шепчет еле слышно:

– Вы меня смущаете, граф… Но конечно же, вы можете рассчитывать, – щёки её алеют, вспыхивают жаром.

Я помню этот жар в глазах, обжигающий, всеобъемлющий. Жар не лихорадочный, не болезненный. То огонь страсти, запрятанный под обличием скромности и целомудренности, прикрытый пышными кружевами, скованный корсетами.

Таким же жаром обдало меня в 1728 году в домике для гостей имения графа Скавронского. Огонь пылал сквозь томный взор карих, огромных и слегка раскосых глаз Елизаветы Вережбинской.

Признаться честно, первое знакомство с баронессой не впечатлило меня. Искусственные букли и локоны; выбеленные пудрой, кукольные лица – вовсе не казались мне привлекательными. Баронесса держалась учтиво, но сухо. От своего папеньки не отходила. Барон Вережбинский с графом просиживали дни за ломберным столиком в гостиной, а девица со скучающим видом поглядывала в окно, и лишь иногда из груди её вырывался тоскливый вздох.

Возможно, я так бы и запомнил баронессу с кислой, безучастной миной, нелепым париком под барашка и аристократично-мертвенной расцветкой лица, если бы не одно утро. А утро было ранним, влажным. Туман оседал на траву и рысью полз по земле, оставляя россыпи сверкающих капелек. Я чинно прогуливался по небольшому графскому садику, дышал воздухом. Но как только поравнялся со старенькой беседкой, любовно окутанной диким плющом, мои ноги словно вросли в землю – я не мог ступить и шага. Первые секунды искренне думал, что сплю и вижу сон. Зыбким миражом казалась эта хрупкая девушка, кутающаяся в пышную шаль из ангоры, с книгой в руках. Её живые волосы спадали такой естественной и слегка небрежной волной на правое плечо. Задумчивое лицо выражало благоговейное спокойствие. И лишь пухлые губы изредка начинали как-то по-детски шептать, проговаривать прочитанные строчки.

Она заметила меня не сразу. Но как только наши взгляды встретились, я узнал в этом видении баронессу. Немного смутившись, она отложила книгу, улыбнулась и поприветствовала меня:

– Доброе утро, господин Аверьев!

(Да, когда-то я был простым Вовкой Аверьевым, без титулов и чинов, родившимся не в то время, не в том веке.)

– Доброе утро, баронесса! – опешив, выговорил я.

Минуту мы смотрели друг на друга, пока я не сообразил, что выгляжу, должно быть, весьма глупо. Откашлявшись для приличия, вошёл в беседку и сел на почтительном расстоянии. Теперь я смог получше разглядеть её лицо, которое, надо признать, совсем не видел раньше за толстым слоем пудры. Кожа у баронессы оказалась на редкость нежной, чистой, с лёгким персиковым оттенком. Гладкие тёмно-русые волосы отливали на солнышке еле уловимой рыжиной. Отчего весь девичий образ будто излучал золотистый, какой-то невероятно согревающий свет. И тут я заметил белесый шрам на переносице, как грубый росчерк наискосок от одной брови до другой. Удивительно, но рубец, которого девушка, по всей видимости, стеснялась и поэтому так густо накладывала косметику, невероятно украшал её личико, делал живым, настоящим, даже в какой-то мере трогательным. Мне вдруг захотелось говорить с ней о чём угодно, пусть даже о самых пустых безделицах – лишь бы подольше она оставалась здесь, рядом со мной в этой тайной, укрытой ото всех диким плющом, беседке.

– Что читаете? – как бы невзначай спросил я.

– Да… так. Ничего особенного. Вы, наверно, не слыхали, – также смущаясь, заговорила она, – приключения Робинзона Крузо.

– Отчего же? – приободрился я. – Очень даже слыхал!

Лицо баронессы мгновенно преобразилось, её и без того огромные глаза расширились в выражении искреннего удивления и уважения к собеседнику.

– Да?! Вы знаете языки? И как же вам удалось достать книжку? О! Моему папеньке пришлось задействовать немалые связи, уж так я его просила. Ведь роман пока вышел только на английском, – она вздохнула. – Когда-нибудь я обязательно переведу его.

Умереть – не встать! Хорош… нечего сказать. Окрас у меня, наверно, был ядрёно-пунцовым. Признаться, совсем я не способен к языкам. А чтобы романы читать! Уж и подавно.

Я состряпал непринуждённую улыбку на своей вытянувшейся физиономии и, сопровождая слова нелепым смешком, заговорил редкую чушь:

– Ох, нет-нет! Что вы?! Я не читал, а слыхивал токмо. Говорят, очень недурной роман вышел. Ха-ха!

Воодушевление слегка поугасло в глазах баронессы, но как благовоспитанная девица она продолжила разговор также почтительно:

– Да, верно! Роман очень хорош. По правде сказать, я перечитываю его уж третий раз.

Конец ознакомительного фрагмента.