И вот договорились, что Александр Трифонович приедет к нам на несколько майских дней. Но теперь уже не в Рязань, как было шесть лет назад, когда Твардовский читал у нас дома "Круг первый", а... в Борзовку. И читать "Архипелаг", один из экземпляров которого Александр Исаевич специально приготовил для него (у нас дома "Архипелаг" не хранился). Я с большим волнением ждала этого события. Муж должен был привезти Александра Трифоновича 8 мая. Среди дня он приехал, увы, один...

Твардовский и позже будет стремиться прочесть то, чему не знал даже названия. Скажет мужу об этом в середине июля.

– Что же в мае?
– спросит у него Солженицын.

– Был болен, - будет ответ. Сейчас он готов ехать на два дня к нам на дачу. Однако Александр Исаевич охладил, сказал, что будто скоро уезжает. (Не мог же он сказать ему, что уже снова далеко запрятал "Архипа".) Пообещал дать рукопись осенью.

Но и следующей осенью Твардовский не прочтет "Архипелаг" и вообще никогда...

Кстати, та встреча их в июле была очень теплой. Солженицын подарил Твардовскому маленькое издание "Круга" (в издательстве "Посев"), сделав надпись:

"С любовью и благодарностью Александру Твардовскому издание, которое нам с ним, увы, не удалось осуществить".

Кроме знакомых, к которым я уже привыкла и которым неизменно радовалась, приезжали в то лето иногда и мало, и даже вовсе мне до того не знакомые. Однажды неожиданно приехало трое. Александр Исаевич с одним из них ушел в лес (важные разговоры велись только там), а меня оставил с двумя незнакомыми людьми. Я было запротестовала, но муж бросил: "Привыкай!" Обошлось...

За обедом в тот день речь зашла о том, каким должно быть государство. Александр Исаевич высказался в том смысле, что государство. не должно мешать духовному, нравственному совершенствованию человека. Он также против существования партий вообще.

...Моего мужа всегда интересовала политика, но теперь она явно начинает перетягивать его у литературы. Это - уже во второй раз в жизни. Первый раз так произошло с ним во время войны, в 43-м - 44-м годах. Тогда это сквозило в его письмах. А теперь он на моих глазах будет все больше изменяться в смысле соотношения литературной и политической сторон его жизни. А ведь еще в марте 1968 года он сделал мне наброски для ответа Л. Власову. Там было: "Литература - не газета. Ее нельзя рассматривать в плоскости друзья - враги. Она пишет о человеческом духе, который никогда ни 2 тысячи лет назад, ни при Шекспире, ни теперь - не исчерпывается политикой".

В то лето к нам продолжала приезжать на своей "Волге" Е. Ф. Светлова. (За это время выяснилось, что мы с ней одного и того же года рождения. Это невольно сближает.) Я охотно с ней беседовала, угощала ее, неизменно провожала с цветами.

Александр Исаевич настолько проникся к Екатерине Фердинандовне доверием, что хочет переписать на нее наш дачный участок. Мало ли что нас ждет впереди! Союз писателей явно точит когти. И не только Союзу становится тесно жить с ним на одной земле. А тут еще начали ходить слухи, что Солженицыну хотят дать Нобелевскую премию. Если он станет лауреатом - что тогда будет?.. Пока существенных перемен не произойдет, мы будем жить в Борзовке, но официально дача станет принадлежать Светловой. Она как бы купит ее. Если же наша жизнь изменится и мы будем вынуждены расстаться с Борзовкой - Екатерина Фердинандовна обязуется дачу сохранить. 30 августа она приедет к нам вместе с мужем, чтобы принять окончательное решение, и я сфотографи-рую их вдвоем - "покупателей нашей Борзовки" - на большой дубовой скамье, на фоне кустов смородины.

Я особенно ценила гостей, которые и мне в чем-то помогали по участку. Это были по большей части знакомые и друзья из Рязани. Но никто не помогал так, как Н. П. Иванов, которого Александр Исаевич прочил в будущие сотрудники своего будущего журнала. Худой, непомерно длинный, он обладал тем не менее недюжинной силой. С успехом вырывал старые кусты крыжовника, засохшие яблони, выкорчевывал слишком разросшиеся одичавшие вишни. Просто горы мне свернул.

А то из Рязани приехала Лена Ф-ва, обеспокоенная слухами, будто подожгли наш дом.

Бывало, являлись в наше отсутствие. Вернувшись однажды из Москвы, муж обнаружил на столе террасы пластинку - 27-ю сонату Бетховена. На карточке-листке - надпись: "Александру Исаевичу Солженицыну". Почерк женский. Чей?.. Несколько лет спустя я узнаю эту женщину и ту побудительную причину, которая заставила ее подарить моему мужу одно из поздних творений Бетховена. При прочтении "Ракового корпуса" ее резанула злободневность, пробивающаяся порой публицистичность. Даря Бетховена, она хотела сказать своему пошатнувшемуся кумиру: "Вот как надо писать!"

Мои гости разве что лишь на несколько часов иногда пересекались с мужем. Так, в день маминых именин, 4 августа, приехала к нам моя старшая двоюродная сестра Таня, с мужем, из Ростова. Именины отпраздновали вместе, после чего Александр Исаевич уехал в Москву. Дальше было спланировано так, чтобы, отвозя гостей на станцию Нара, я тут же встретила мужа, возвращающегося из Москвы.

В другой раз я, напротив, встретила на станции гостей сразу после того, как проводила мужа в "северную" поездку. На этот раз это были: другая моя двоюродная сестра Надя и Шура Попова, которая пробыла у нас неделю.