Лора резко подняла свой стакан, виски расплескалось, забрызгав зеркало. Несколько капель попали ей на лицо. Она обвела комнату пустым взглядом. Под глазами у нее залегли круги, цветом похожие на свежие ссадины. Видя, что она может потерять сознание, Барнаби встал и взял ее за руку.

— Присядьте, миссис Хаттон.

Ему пришлось обнять ее за талию, когда она отпустила каминную полку, иначе Лора не удержалась бы на ногах. Он осторожно повел ее к низенькому детскому креслу.

— Может быть, кофе?

— Кофе…

Барнаби кивнул сержанту, и Трой неохотно поплелся разыскивать кухню. Найдя, он поискал банку с растворимым кофе, но не нашел ничего, кроме коробки с фильтр-пакетами. Это было большое облегчение. Ему так не хотелось связываться со сложной и, без сомнения, дорогостоящей кофемашиной. Еще поломаешь чего-нибудь, не приведи бог.

Здесь наблюдалась явная нехватка обычных, человеческих кружек, зато с крючков на посудных полках свисали чашки. Ручки в форме арфы, донышки расписаны абрикосами, грецкими орехами и бледно-зелеными, в затейливых прожилках листьями. Чашки были тончайшие и очень мелкие, не глубже блюда или миски. Трой поднес одну к свету, оценивающе прищурился, после чего бережно поставил ее на блюдце и налил воды в чайник.

Лора Хаттон пришла в себя еще до того, как подоспел кофе. Барнаби наблюдал, как она копит силы, собирается с духом и с мыслями. Было заметно, что его собеседница уже сожалеет о своих неосторожных откровениях. О том, что распахнула перед ними романтическую душу. Люди всегда потом об этом жалеют. Потому, вероятно, на следующий его вопрос — видела ли она, как гостья выходила от Джеральда, — Лора колко ответила:

— За кого вы меня принимаете? Да я бежала оттуда, только пятки сверкали.

— Вы больше не выходили, миссис Хаттон?

— Точно нет.

Дальше он предоставил всему идти своим чередом и несколько минут просто молчал, рассматривая комнату, книги, рисунок обоев. Все было безупречно, как хорошие декорации для исторической драмы. Только костюмы не той эпохи. Ей бы следовало быть в высоких ботинках с застежкой на длинный ряд пуговок и в платье с треном и пышными буфами на рукавах, а ему — в съемном стоячем воротничке из целлулоида, с отогнутыми вниз уголками, на коленях — котелок с заломленными кверху полями. Она снова заговорила:

— Я быстро утешилась мыслью, что это могла быть профессионалка. Эскорт… Кажется, так они себя теперь называют. Или массажистка? Ну, приезжать на такси в такой час…

— Более чем вероятно, миссис Хаттон.

— О, правда? Вы тоже так думаете? — Обреченность сразу куда-то испарилась. В голосе затеплилась надежда, даже радостное волнение. Как будто теперь это что-то значило. — Вообще-то… Я знаю, это прозвучит невероятно, но… она мне кое-кого напомнила.

— Вот как? — Барнаби насторожился. — Кого же?

— Сначала я не могла понять. Но ощущение было таким навязчивым, что я то и дело мысленно возвращалась к нему, только ответ ускользал от меня. Я бегом помчалась домой. Понятно, что о сне не могло быть и речи. Я сидела тут и ревела, и вот тогда-то я поняла, кого она мне напомнила. Это даже не реальный человек. — Она улыбнулась впервые за весь разговор и указала на стену за левым плечом Барнаби: — Вот это.

Он встал и повернулся к стене. Картина, большой портрет в пышной раме, изображала мальчика. Судя по изысканности и богатству одежд, какого-то принца крови, жившего веке в пятнадцатом, не позднее. Тяжелый, красновато-коричневый, затканный серебром плащ перекинут через худенькое плечо и закреплен пряжкой с папским гербом. Камзол с разрезами на рукавах расшит жемчугом и золотом. В ушах жемчужные капельки. На голове красно-коричневый бархатный берет с пестрым длинным пером, огибающим щеку.

Рядом с ним на столе — астролябия и причудливо раскрашенная маска на палке. На заднем плане темный пейзаж — поросшие лесом холмы, аккуратно разрезанные надвое шелковым водопадом. Ангел со светящимися крыльями несколько безжизненно завис в воздухе и смотрит вниз с весьма суровым, начальственным видом, как это принято у ангелов. От его руки исходит луч благодати. Вся сцена окутана мягким, легким светом. В нижнем правом углу инициалы «X. К.».

— Я купила эту картину двенадцать лет назад в Дублине, — продолжала Лора. — На распродаже обстановки загородного дома. Отдала тогда все, что у меня было, но сказала себе, что непременно верну эти деньги. По крайней мере, верну, а может быть, еще и прибыль получу. Но так и не смогла с ней расстаться.

Она стояла рядом с Барнаби, пока это говорила, а теперь протянула руку и коснулась унизанных кольцами пальцев юноши. Картина от времени потрескалась, и кожа мальчика, цвета слоновой кости, была вся в паутинке кракелюров.

— Правда, у него печальный вид?

— Да, очень печальный.

Мальчик носил свои тяжелые одежды со спокойным достоинством, но в широко раскрытых зеленых глазах затаилась скорбь, а изящный изгиб рта был скорее печален, чем горделив. У Барнаби возникло внезапное, но очень глубокое ощущение, что эта бледность — свидетельство недавних слез.