Травница осела на лавку рядом со мной, и длань к щеке прижала, и головой покачала:

— Матушка моя родненькая, предки всевидящие, заступники мои перед людьми и богами — как он орал! Думала, прямо в избе по половицам и размажет. Я скажу тебе, Нежанушка — в жизни я такого страха не испытывала! Думала, все — смертушка моя пришла, не исполню я долга перед наставницей своей Маланьей, а уж она до того склочная старуха, что через то мне и на том свете, в божьих чертогах, не будет ни покою, ни продыху!

Подружка-то причитала, да только я верно видела — врет она. И сама во вранье свое верит. Но я точно ведала — не спужалась эльфьего гнева Яринка. Глаза могли бы ошибиться, слух мог обмануть — но чутье меня не подводило никогда. А значит, сколько бы эльф тут не ярился, лекарка все равно подспудным чувством ведала — не тронет.

— А потом он вдруг угомонился, и эдак спокойненько сообщил, что завтра же с обыском придет. И коли найдет что запретное — тут же отпишется в Костровец, дабы меня, согласно княжьему уряду с эльфами, дозволения на целительские дела лишили.

А вот в это Яринка ещё как поверила, охотно соглашусь! Да только не испугалась, озлилась лишь. Уж это великого ума не надо быть, чтобы догадаться — достаточно лесовиковскую лекарку хоть мало знать!

— Не найдет? — уточнила я про всяк случай, хоть и твердо была уверена, что не найдет, потому как сама прятать помогала.

— Да где ему? — надменно ответствовала травница.

Выговорившись, Яринка вздохнула:

— Не тревожься, Нежанушка. Все будет хорошо. Об том разе ничего не сыскали — и нынче также выйдет.

Присела на лавку рядом со мной, приобняла за плечи. Вопросила тихонечко:

— Ты-то как прознала? Али тебя иная какая беда середь ночи из дому выгнала?

И во мне словно плотину прорвало. Я говорила — и захлебывалась словами, и спешила-торопилась выговориться, высвободить их из неволи скорее — и про Колдуна, что крепенько на сердце лег, и про две ночи — нынешнюю да прошлую, и про то, как разругалась с ним. Речь лилась потоком, точно река по весне, ото льда вскрывшаяся. Гремели, сталкивались льдины, наползали одна на другую. Вроде, и молчуньей всегда слыла — гляди ж ты, время пришло, и привычная повадка в тягость сделалась. Умолкла я, лишь поведав, как чуть не сорвалась, как без малого в драку не бросилась.

Травница слушала молча, щекой к виску прижавшись, по плечам гладила. А когда закончила я сказывать, лишь вздохнула повторно:

— Дела…

— Кто ж знал! — ответно выдохнула я.

Так мы и сидели на лавке, обнявшись. Притихшие, нахохленные, ровно воробьи, непогодой в щель под стрехой загнанные.

— Что делать станешь? — прервала задумчивую тишину Яринка.

— Вот что ранее собиралась делать — то и стану. Зиму-то за-ради Колдуна никто не отменит!

Травница смешливо фыркнула, а я продолжила:

— Я еще намедни думала в Лес наведаться, вот и не стану откладывать.

Подружка посмотрела молча, понимающе. Потом деловито уточнила:

— Что Колдуну говорить прикажешь?

— Что задумывала, то и говори! — с досадой на ее непонятливость пояснила. — С мужем замирилась, да и воротилась в семью! Маги-то завтра спозаранку опять в лес уйдут, а воротятся, хорошо, если к ночи. Это если сначала к тебе не заявятся! Когда уж там Колдун меня хватится — все следы простынут.

— Когда… — Яринка начала говорить, да и замялась, не желая вслух вопрошать то, о чем думалось.

Но я и без слов ее вопрос поняла, и ответствовала твердо, жестко даже, чтоб не заметила внимательная да чуткая лекарка, что у меня и у самой на сердце тяжело, а на душе неспокойно:

— Ныне. Сейчас, — и на ноги встала.

Она кивнула, и тоже поднялась:

— Провожу тебя, что ли…

Я кивнула, и к дверям шагнула. Сени, холодные и пропахшие травами. Порожек, низкий, вросший в землю за годы. Снег. Белый, искристый. И тропка в ем. Калитка. Все, здесь оканчивается Яринкино подворье. Обернулась к подружке, что за спиной неслышно шла:

— Все, далее не ходи.

Она кивнула.

— И… На вот, заберешь, — скинула я ей на руки шубейку.

Запрокинула голову, подставляя лицо мелкому снежку, жмурясь от удовольствия. Вдохнула глубоко морозный, чистый воздух.

…Да и рассыпалась чистым снегом, искристой поземкой.

Ветер, подхвативши ее, до земли не долетевшую, понес, погнал белую пелену вдаль. По-за селище, по полюшку, и дальше — к самому Седому Лесу…

***

Яринка, молча подобравшая упавшие в снег вещи надолго ушедшей подруги, ещё некоторое время смотрела ей вслед, а после печально шепнула: