– Проспался, скотина? – спросил его бригадир.

– Афанасич, да я не в жисть! Черт попутал! Ты же меня знаешь…

– Знаю, – веско сказал бригадир и Белов затих.

Бригадир стоял на краю дренажной канавы, широко расставив ноги и скрестив на лобке руки. За его спиной было фиалковое вечернее небо с расплывшимся реверсионным следом самолета и рыжими кольцами рефракции от садящегося солнца. К его поношенным галифе налипла пшеничная труха, на лацкане его пиджака горела рубиновым светом звезда Великой Отечественной Войны. Его худое обветренное лицо было суровым и недобрым.

Сергей хрюкнул и вылез из канавы. Бригадир повернулся к Сергею спиной и пошел к своему «газику». Белов бежал следом.

– Второй шанс, тебе, сукиному сыну, даю, – говорил бригадир на ходу. – Молчи! За пьянку во время уборочной тебя под суд отдать мало. Но тут такая подлянка вышла. Сковорода забухал малек. Короче, сядешь на его машину. Проявишь себя на страде, и мы забудем о твоем позорном поступке.

– Афанасич, родной, – Белов обогнал бригадира и побежал спереди, по-собачьи заглядывая ему в глаза.

– Молчи! – сказал бригадир. – Я это не по доброте душевной. Ты меня знаешь, нет у меня душевной доброты.

– Знаю, Афанасич!

– Я человек суровый. Жизнь меня покорежила. Если бы Сковорода не забухал… Короче, свезло тебе, Серый!

Бригадир сел за руль «газика», Сергей Белов – позади. На пустом сиденье лежали две пустые бутылки из-под самогона. Одну бригадир подобрал в поле, на скошенной полосе. Другую нашел на полу кабины в комбайне Игоря Сковороды. Бригадир взял одну бутылку в руки, потом другую. И задумчиво их повертел. На обоих не было ни следов клея, ни кусочков бумаги от этикетки. Бутылки, наверное, сперва положили в таз с водой, чтобы отмокли, прикинул бригадир, а потом аккуратно отлепили этикетки. Спрашивается, на кой ляд?

– Слышь, Серый? – спросил он комбайнера. – Тебе кто первача продал?

– Мля, я ему пообещал, что не скажу. Типа, слово дал.

Бригадир вцепился руками в «баранку» и сидел так минуту-другую, осторожно дыша и пережидая, пока багровая пелена гнева перестанет застилать глаза.

– Не ешь сердце, Афанасич, – сказал ему Белов. – Ты гляди, к Баре супружница на велике прикатила. Любопытный факт.

Сквозь пыльное ветровое стекло бригадир увидел, как комбайн звеньевого остановился в начале новой полосы. К комбайну на велосипеде подъехала жена Валеры Борисенко, Анастасия. Валерка бодро спустился по лесенке. Удерживая велосипед за руль, Анастасия пообнималась немного с мужем. К багажнику велосипеда была прикручена корзинка. Из корзинки Анастасия достала газетный сверток и еще один и еще. Барисенко бережно принял у жены свертки и по лесенке забрался в кабину.

– Ну, и фигле? – спросил бригадир, – пожрать привезла…

И тут бригадир вспомнил, что уже видел Анастасию сегодня утром. Воспоминание обрушилось на него, как ушат ледяной воды. И он припомнил теперь каждую мелочь. Бездонный купол ясного неба над избой в три окна. Дрожание листьев яблоньки на утреннем ветерке. Встревоженное лицо Анастасии, глядящей на него из-под руки. И веселый блеск стеклянных бутылок, сохнувших на кольях забора…

 Бригадир покосился в зеркальце заднего вида и увидал, как Белов подмигивает ему целым, еще не подбитым глазом.

– Я сейчас на кого-то шибко обиделся, – сказал бригадир.

В поздних сумерках хлебоуборочная бригада «Василек» снялась со скошенного поля. Машины шли с зажженными фарами, в слепящих электрических лучах клубилась пыль. Бригадир стоял возле старого «газика» на обочине и смотрел на проходящие мимо машины. Приметив нужную, бригадир на ходу ухватился за лесенку и залез в кабину. Распахнул дверцу.

– Подвинься-ка, – сказал он звеньевому.

Борисенко подвинулся, и бригадир присел на край обитого дерматином сиденья. Какое-то время ехали молча. Дорога шла по задам деревни, и в окошко были видны силуэты крыш и яблоневых деревьев.

– Не узнал, кто самогонкой в бригаде барижит? – спросил бригадир.

– Глухо, как в танке, – ответил Валера.

– Редкостная сволочь, наверное, – сказал сквозь зубы бригадир.

– Не то слово, – оживился звеньевой. – Если бы я его поймал, то сразу, без разговоров сунул бы в ухо.

– На! – сказал бригадир и залепил Борисенко в ухо.

Голова звеньевого со звоном ударилась о стекло кабины. Осколки стекла посыпались на пол, полетели в темноту, на дорогу.

– Афанасич?! – закричал Борисенко, выпучив глаза, – ты чего дерешься?

– А того, – ответил бригадир. – Чего же тебе не хватало, Валера? Справный дом, жена – красавица, всё у тебя было. И зарабатывал ты, грех жаловаться… Нет, не пойму, как же ты барыгой заделался? Да в военное время я бы тебя, как вредителя к стенке поставил!

– Афанасич, ты чего на меня напраслину гонишь? Ты же меня не первый год знаешь? – спросил звеньевой, опасливо косясь на бригадира.

Одной рукой он держался за «баранку», а другой за ушибленное ухо. Бригадир долго ему не отвечал, а только молча глядел за окно. Деревня кончилась, вдоль дороги в сиреневых сумерках стояли одинокие березки.