И показал новую картину: чудовище нависает над красивым юным богом, его грудь пронзает острый железный шип, тёрн оплетает его совершенное тело колючими ветками, с алых полных губ несчастного капает ихор. Его глаза — молят о пощаде. Только чудовища не ведают этого слова. Чудовища умеют только одно — убивать.

Кора упала на колени и закрыла глаза руками. Она не хочет видеть. Не хочет знать. Туман вокруг неё — неправильный, словно Мом-Кривляка[2] скачет подле со своими ужимками и поддёвками. Только вот Мом, решивший как-то раскритиковать Афродиту, не нашёл в ней ни одного недостатка и лопнул от злости.

Туман ухмыльнулся: «Думаешь бог, дитя Эреба и Нюкты, мог так просто исчезнуть?»

Кора покачала головой: изгнать голос, избавиться от ненавистного собеседника, не слышать…

Но Туман не собирался умолкать:

«Лопнув, Мом стал по-настоящему великим. Теперь он воистину вездесущ. Он может вселиться в любого — смертного или даже бога. И тот сам начнёт играть и насмешничать. Это же весело. Так весело. Вот она истинная власть».

И тогда Кора вскинула глаза и вгляделась в туман: он переливался, менял форму — вот златокудрая красавица кривит идеальные губы в усмешке, вот бог в крылатых сандалиях прикрывает улыбку тонкой ладонью…

Им весело, а её страшно. От насмешек не уйти, не спрятаться, они преследуют тебя, как эринии, и жалят так же больно, как их бичи.

И не стоит молить о пощаде — чудовища не знают такого слова…

В последнюю неделю сны такие, что лучше не спать. Но если я не буду спать, Аид привяжет меня к кровати. Угрожал недавно, поймав на кухне нашего «штаба», где я сидела в кресле, обхватив остывшую чашку какао. Конечно же, утащил меня в постель и лично проследил, чтобы Гипнос не поскупился, когда плескал на меня из своей чашки. И я знаю, что это не пустые угрозы — действительно ведь привяжет.

Только пусть, всё равно сегодня я не смогу уснуть: не хочу вновь и вновь возвращаться в тот кривляющийся туман. К тому же чары Гипносова настоя больше на меня не действуют.

Поэтому встаю с кровати, в который раз оглядывая нашу с Аидом новую спальню — по-военному аскетичную.

После того случая, когда в подвале нашего загородного дома произошёл взрыв, все перебрались сюда — на подземную базу. У Аида она уже давно: надо же где-то изготавливать молнии для Зевса или стрелы для Аполлона. Вот в глубине подземелий, где проходили сотни рудоносных жил, и устроилась наша база. Кроме непосредственно горячего цеха, где царствовал Гефест,[3] тут ещё располагался и главный центр управления «Системой отслеживания богов». Когда Аид с Тотом её придумали и показали Зевсу, Верховный Владыка, говорят, радовался как ребёнок. Ещё бы — теперь каждого заговорщика можно вычислить заранее. У Аида, конечно, была своя причина запустить «С.О.Б.», однако распространяться он о ней не стал.

Сюда же, под землю, после примирения с Зевсом, прибыл и Прометей. Несмотря на прощение, дарованное Повелителем Неба, места на Олимпе ему по-прежнему не было. Хотя там и оставалась сероглазая богиня, которая когда-то наделила дыханием его слепленных из глины человечков[4]. На базе Прометей отвечал за ядерную физику и генетические исследования. И Афина с удовольствием помогала ему на этом поприще. Она больше не желала оставаться для державного отца только мудрой войной, оружием, которое бросали в бой, когда требовалось. Ей куда больше нравилось трудиться в отделе исследований и целоваться с голубоглазым титаном.

Вскоре к подземной команде присоединился и Геракл. Несмотря на своё вознесение и щедро дарованное бессмертие, он чувствовал себя лишним на Олимпе. Там было слишком много позолоченной лжи, а честный и прямой герой не выносил её.

«И опять же — дочь под присмотром», — мотивировал Геракл своё появление у нас. На что Макария ответила недовольным фырканьем: никак не могла простить ему женитьбу на Гебе — невозможно считать мачехой ту, кто на вид едва ли не моложе тебя.

В общем, вот такая разношёрстная братья собралась за последние тысячелетия в Подземном Царстве. И вызовы нового времени способствовали тому, чтобы все держались вместе и придумывали методы противодействия проказам суровой реальности.

Сейчас же, когда исчезли сразу три богини, и стало известно, кто стоит за этим, некоторых приходилось сдерживать в буквальном смысле — Гефест размахивал своим громадным молотом и грозился повыщипывать перья у крылатых сандалий кое-кого, Геркл же просто собирался с этим кое-кем поговорить по-мужски, похрустывая могучей шеей и разминания кулачищи. Тот же просто сидел в углу, обхватив голову руками, и смотрел прямо перед собой. У него не только пропала любимая жена, его предал лучший друг — ведь он доверял Гермесу, как родному брату.

В общем, дела творились такие, что любой потеряет сон.

Поэтому я тащу с постели одеяло, закутываюсь в него, чтобы прикрыть пижаму с чиби-Аидиками, погружаю ноги в тёплые пушистые тапочки, на которых щерятся фетровыми зубами три морды Цербера, и спускаюсь вниз, туда, где Аид колдует возле «С.О.Б.». Сейчас, когда все его помощники повалились с ног, лап, копыт, он один остался бдить.

Иногда я спрашиваю себя или — трясу Гипноса: спит ли мой Владыка когда-нибудь? И никогда не получаю ответа.