Персефона улыбнулась своим мыслям и провела тонким пальчиком по ладони Аида. Тот мгновенно отозвался на прикосновение, бросив на жену вопросительный взгляд.

Персефона убрала руку, подперла ею щёку и продолжила наблюдать за вновь прибывшей душой.

Эта душа была дерзкой. И совершенно не боялась Подземных Владык, восседавших в зале судейств на своих золотых тронах. Остальные — трепетали, стенали, причитали и выли. Особенно те, кого эринии, с довольным хохотом, утаскивали на Поля Мук.

Эта же, задрав прелестный носик, безапелляционно заявила, глядя на царя и царицу аида:

— Я здесь ненадолго, муж придёт за мной. Потому что наша любовь — сильнее смерти.

Аид поморщился, будто увидел перед собой не юную милую деву, а противную букашку, и наклонился к Персефоне:

— Моя царица, кто эта душа?

Персефона полуобернулась к нему, так чтобы можно было говорить будто бы лично, дыханием взвивая волосы у него на виске (Аид полуприкрыл глаза, наслаждаясь нежданной и очень интимной лаской) и произнесла с лёгкой издевкой:

— Это — Эвридика, мой царь, нимфа, жена аэда Орфея. И, кажется, она собирается нарушить законы нашего мира и вернуться на поверхность…

Об Орфее здесь знали — ведь он приходился внуком Мнемозине, богине памяти, большую часть времени проживавшей в Подземном мире: знаменитого певца произвела на свет одна из дочерей Мнемозины — муза эпической поэзии Каллиопа, а отцом — приходился бог рек Эагр.

Поэтому выслушав жену, Аид хмыкнул:

— Та самая Эвридика…Я представлял себе её куда красивее…

Говоря это, он не сводил глаз с ослепительного личика своей жены, чья красота превосходила даже Афродитину… Конечно, на фоне дивной царицы Подземного мира любая другая женщина казалась простушкой. Тем более — для Аида.

Персефона смутилась от пристального обжигающего взгляда, щёки её тронул нежный, полупрозрачный румянец, отчего она сделалась ещё свежее и краше. Но она всё же покачала головой и попеняла Аиду:

— Царь мой, как ты груб!

— За то честен. В отличие от аэдов.

Аид презрительно скривил свои тонкие губы, показывая, как он относится к «поэтическим преувеличениям».

Эвридика же фыркнула и осмелилась заявить:

— Ты не прав, Владыка. Певцы тоже честны. Просто существуют сравнения, метафоры, эпитеты…

Девчонка играла с огнём. Он и полыхнул в чёрных глазах Аида, заворачиваясь в огненные вихри. Подземный Владыка сжал двузубец так, что тот едва не треснул.

Но и тут Эвридика не дрогнула, продолжала смотреть дерзко и прямо, как всегда смотрит женщина, познавшая настоящую любовь.

Персефоне был знаком этот взгляд, она сама смотрела так же.

Аид тихо бесился. Поэтому голос его стал нежным, словно шёлк. Правда, наглую душу он не удостаивал и полувзгляда.

Да и обращался только к жене:

— Думаю, моя царица, нам следует отправить эту любительницу поэзии на Поля Мук. Пусть научится подбирать эпитеты к слову «боль».

Персефона судорожно вздохнула. Её любимый эпитет был — «невыносимо-сладкая». Его ей удалось прочувствовать на себе накануне ночью. Поэтому сейчас — от того воспоминания — нежные щёки Персефоны вспыхнули, будто утренняя заря. Она плотнее сжала ноги, поскольку низ живота стянуло в узел желанием, и прогнулась в спинке, из-за чего тонкая ткань хитона обтянула скульптурной формы грудь, которая идеально помещалась в ладони Аида.

Муж же, наблюдая эту картину, буквально пожирал взглядом юную Богиню Весны: жена всегда будила в нём неутолимый голод. Ему всегда было мало её. Ведь из четырёх отведенных им месяцев приходилось тратить драгоценные часы на суды, например.

Сейчас Персефона чувствовала его взгляд, как прикосновение, будто он и впрямь раздевал её, осыпая каждый открывшийся участок кожи жадными поцелуями.

Сознание мутилось, и трудно было оценивать ситуацию.

Вон и Эвридика заёрзала, переключая внимание Владык на себя:

— Эмм… — протянула она.

Персефона положила узкую ладошку на руку Аида и сказала, всё-таки собравшись с мыслями: