Много вы тут все понимаете и знаете чего мне хочется, а чего нет. Не знаю почему я стала такой скрытной. После окончательного возвращения домой из клиники, я ничего не утаивала от домашних и, напротив, на каком-то энтузиазме делилась своими, если так можно сказать, успехами. Вот только не увидев должной поддержки, поняла, что об успехах говорить никому нельзя. Даже самым близким. Для тех, кто не в теме — это не успех. Это как трехсоткилограммовый человек сбросит пять килограмм. Для него — это начало пути, успех. Для окружающих — косые взгляды. Мол, чего ты тут радуешься, туша, у тебя еще впереди двести пятьдесят килограмм. То же самое и у меня. В какой-то момент, мне стало проще, чтобы окружающие считали меня ленивой и забившей на все особью. Да, мне было удобнее и в какой-то степени выгоднее подговорить моего инструктора, что для всех я — не занимаюсь. Мне повезло. Моя инструктор оказалась лояльна ко мне и моим причудам. Поняла, что я очень остро реагирую на равнодушие домашних. И в принципе болезненно воспринимаю неудачи в восстановлении. У меня есть черное и белое, никак не научусь видеть оттенки. Я знаю, что на самом деле никто из моих родственников не верит в мое полное восстановление, ну, разве что, один человек, для которого я собственно и стараюсь. Правда, он мне и не родственник, хоть и на словах сводный брат. Мой Сережа. Правда, и тут загвоздка, он — не мой, и никогда им не был. Я ему и с красивыми, и здоровыми ногами-то не была нужна, а сейчас и подавно. Но что бы между нами ни происходило, он единственный, кто искренне хочет видеть меня здоровой и счастливой. Хотя, кажется, и Варя ко мне прикипела, или я просто хочу в это верить. Почему-то в искренность домочадцев верится с трудом. Видеть их укоризненные взгляды, равно как и подслушивать разговоры младшей сестры, что «эта инвалидка все равно не встанет» — мягко говоря, неприятно. Вот поэтому для них — я ленивая, забившая на себя особа. Так лучше. Стоит признать, что в душе я все еще ребенок, который надеется в один день встать, пройтись гордой походкой перед ними всеми, еще и каблуками постучать, чтобы все ахнули. «Не ждали? Думали я только конфетки ем и мочусь под себя? А вот и нет». Но в чем-то Варя определенно права. Последний месяц я не симулирую лень и не подговариваю инструктора помалкивать. Я действительно в основном лежу и слушаю глупые женские романы. А все потому, что моя голова не дает мне нормально жить. Сначала ноги, теперь голова. Умом понимаю — она не может так сильно болеть просто так. А значит и с ней полный капут. Как бы я ни старалась отмахнуть от себя навязчивые мысли, что это рак, они все равно возвращаются. И перед глазами моя знакомая из восстановительного центра — Марьянка, которая точно так же училась заново жить, как и я. Да не научилась. Сначала разрывающаяся от боли голова, потом моментальное падение зрения. Трудно выговариваемое название опухоли и полное отсутствие хэппи-енда. Точнее, конец, только без хэппи. Успокаиваю себя только тем, что у меня все в порядке со зрением. Ведь в порядке? Вот только все равно в голове этот ужасный диагноз. Я слишком мнительна. И труслива. Лучше не знать. Пока нет диагноза — нет проблемы. А с такой болезнью, если она действительно у меня есть, я все равно не жилец, на какой бы стадии это не было найдено и сколько бы денег не было в кармане. Меньше знаешь — крепче спишь.

— Соня? Ты вообще меня слышишь? Что это за загруз с ложкой в руках?

— Обыкновенная среднестатистическая загрузка, — кладу ложку на столик.

— Ты долго будешь думать? Суп уже остыл. Поешь хоть чуть-чуть, пожалуйста.

— Он невкусный, — повторяю я, чуть ли не фыркая. Отламываю кусок свежей булки и с удовольствием ее разжевываю под пристальным взглядом Вари.

Пусть лучше она будет считать меня неблагодарной стервой, чем признаться, что я не хочу суп не потому что он невкусный, а потому что мне нельзя много жидкости, так как буду чаще мочиться. Ей же и хочу облегчить жизнь. Да, для большинства людей сходить в туалет — это пустяк, о котором никто не задумывается, а для человека, который не ходит и еще не так давно вел дружбу с мочевым катетером и носил мешок с собственной уриной под боком на протяжении длительного времени, все сложно. Вопрос банальной физиологии и по сей день стоит очень остро. Сейчас, когда я делаю это сама, посторонняя помощь в квесте «как благополучно добраться и присесть на унитаз» все равно раздражает. Но учитывая, что без этой самой помощи мне пока все равно не справиться — жидкость надо контролировать. Чем меньше ем соленого и пью жидкости, тем реже справляю свои нужды. О таком вслух не скажешь даже самому близкому. Быстро в чокнутые запишут, а диагнозов мне и так хватает.

Я не лукавлю, когда говорю, что мои руки, в отличие от ног, работают нормально. Работают, вот только левая после последнего падения во время очередной попытки встать и почувствовать себя крутой без посторонней помощи — дает о себе знать. От того и сложно равномерно перенести вес тела на обе руки при перемещении на фаянсовый трон. Поэтому лимит посещения уборной — три раза в день. А между можно потерпеть. Никаких катетеров, уток и прочего больше не будет. Остатки моей гордости слишком громко завопят, вернись я к этим приспособлениям. Нравится, не нравится, терпи, моя красавица. Усмехаюсь в голос от собственных мыслей, пытаясь проглотить застрявший в горле кусок булки. Последнюю я тоже люблю. Еще пару лет назад любая выпечка была непозволительной роскошью для таких как я. Проблема в том, что сейчас я не могу ее много есть, потому что придется запивать чаем и снова все упирается в излишнюю жидкость, раньше — потому что каждый грамм был на счету. Вот как устроена жизнь. Ни тогда, ни сейчас не могу позволить себе то, что с легкостью позволяет большинство людей. Набравшая вес модель — это как хирург без руки, ну если ты не модель плюс-сайз. Проще говоря — набранный килограмм равносилен пинку под задницу или такому словесному, уничтожающему разносу, что и есть перехочется, а заодно и жить. Остатки былой роскоши позади, я уже не модель, вот только по-прежнему кругом одни запреты.

— Сонь, — вновь прерывает мои раздумья Варя. — Твой папа еще не успел тебе сказать, он очень занят, но просил тебе передать, что сегодня у вас дома намечается вечеринка…

— Начинается, блин, — резко прерываю Варю, закатывая глаза, ощущая каким-то шестым чувством, что дальше она скажет мне отнюдь не добрую весть. Надо просто переключить внимание на собеседника и разговор выльется в другое русло. Давай, Соня. — Варь, тебе уже двадцать девять, а ты не боишься, что с работой двадцать четыре часа в сутки профукаешь не только шанс выйти замуж, но и в принципе хоть как-то устроить свою личную жизнь? Годы летят, оглянуться не успеешь, а в квартире только кошки, — нагло отмечаю я. Ой, не мне говорить про личную жизнь. Кому угодно, но не мне. Варя-то, в отличие от меня, старой девой точно не помрет. Старой-то да, а вот девой точно нет. Она уже почти замужем побывала, если касаться чего-то формального, не говоря уже о чем-то более интимном. А вот я — классический кандидат помереть девственницей со стаей кошек. Хотя нет, пушистых четвероногих мне не видать до тех пор, пока я живу в отцовском доме, да и до старости не доживу. А вообще-то и с этого дома не съеду. Кому я такая сдалась? Отлично. Хотела уколоть Варю, а занозу занесла в итоге себе. Ну, поделом, София. Бумеранг он такой.

— Не боюсь, всему свое время, — прерывает мои раздумья Варя. — Ты бы о себе лучше подумала.

— А что о себе думать? У меня все предельно ясно.

— В двадцать один куда проще изменить не только свою жизнь, но и мышление. Поправишь свое здоровье, встанешь на ноги, встретишь достойного человека, а потом и замуж выйдешь. Надо только немного захотеть, Соня, и хоть иногда выходить на улицу.

— Выезжать, Варя, а не выходить. И моя жизнь кардинально не изменится. Не обманывай ни себя, ни меня. У меня ничего этого не будет.

— Будет. Помнишь, как ты рассказывала о детских мечтах иметь дочку? Так вот дерзай и делай все для того, чтобы через лет пять в тебе зародилась маленькая жизнь. Такая же красивая и голубоглазая, как ты, — с доброй улыбкой произносит Варя, от чего мне становится стыдно за мои слова в ее сторону и одновременно смешно. — Ну и чего ты смеешься?

— Лучше этого не произносить вслух.

— И все же, — настаивает Варя.

— Во мне зародятся разве что глисты. Или уже зародились, от того и схуднула, — с усмешкой произношу я.

— Ну ты и дурашка, Соня, — треплет меня за макушку. — Будем считать, что попытка меня задеть — удалась.

— Варь?

— Что?

— Прости меня, пожалуйста. На самом деле я не хочу тебя обижать. Оно само как-то выходит, не знаю как так.

— Забудь. Как говорила одна моя знакомая, ты так себя ведешь не потому что такая, а потому что болезнь сделала тебя такой. Вот поправишься, и не захочется меня задирать. Ладно, Сонь, вернемся к нашим баранам, а точнее… у твоего отца сегодня какой-то важный вечер. Здесь, в доме. Будет много приглашенных, уже вовсю идут приготовления. Он настоял на твоем обязательном присутствии при полном параде. Я тебя очень прошу, уступи. Мы побудем там полчаса, максимум час, потом придумаем правдивую отговорку о том, что тебе стало нехорошо, — замолкает и проводит рукой по моим волосам, вызывая приятную россыпь мурашек по коже головы, от чего я неосознанно закрываю глаза. И голова уже не кажется такой тяжелой. А может становится так хорошо от почти забытых маминых прикосновений. И пусть я была совсем маленькой, могу поклясться, что она гладила меня точно так же. — Он все равно придет сюда, если ты будешь упираться, — продолжает свой рассказ Варя. — А так все будет выглядеть очень натурально, когда в процессе вечера скажем, что тебе нездоровится. Может он потом и не заметит твоего ухода. Ну что, согласимся добровольно?

— Хорошо, — как ни странно, спокойно соглашаюсь я, понимая, что папа действительно сюда мало того, что поднимется, так еще и скажет, что надевать, не говоря уже о том, как себя вести. Уж лучше обойтись малыми жертвами. — У меня конфеты закончились. Принеси, пожалуйста. Только те, в которых меньше всего углеводов.

— Две конфеты и через час в душ, максимум полтора, — убирает руку с моих волос. — Потом макияж, прическа и какое-нибудь удобное и красивое платье.

В душ через час… мысленно проговариваю про себя. Перевожу взгляд на тарелку с супом и улыбаюсь. Ну, раз скоро в душ, значит судьба мне тебя съесть, дорогой.